«Я умер?» – его обдало жаром, и стало так страшно, что он никуда не мог спрятаться от своего страха, не мог вспомнить, как это случилось, и самое главное, он уже ничего не мог изменить, а только лишь смириться с данностью происходящего. Он почувствовал лёгкость в теле, словно он невесомый, и понял, что тела вовсе нет. А есть лишь его мысли. Но как же мысли могут существовать отдельно от тела? «Они связаны между собой верёвочками, иногда обычными шнурками от ботинок», – на его вопрос отвечал голос председателя.

Пространство, как у цирковых фокусников, то сжималось, то растягивалось. Герман, словно, воздушный шарик вынырнул из окна, чтобы подняться высоко в небо. Он почему-то не удивился, что небо было не одно, их было несколько, как слои торта, словно всё так и должно быть в реальности. Голубое, белое, чёрное и опять голубое… Бесконечные огоньки. Голос, который шёл из космоса, он был в нём, и он ему отчетливо говорил: «Тебя нет. Не было. И не будет». Потом ехидный смех председателя, Амалии Генриховны и слесаря Николая. «Я вас всех засужу», – пытался крикнуть Герман, но из всего этого вышло лишь длинное: уууууу. Герман вдруг увидел, что вся его предыдущая жизнь сложилась по времени, из букв складываются слова, из слов предложения, из страниц книга, и в какой-то момент та самая книга захлопнулась, и остался лишь чёрный экран. Неужели всё это был сон? Но где же реальность?

Уходящая натура – это одно мгновение, которое хочется уловить и погрузиться в его красоту. Герман застыл на мгновение, насколько всё было ярко и необычно. Оранжевый закат и томная дымка. Он не хотел отводить взгляд, как завороженный, но его кто-то окликнул, и Герман обернулся.

Он стоял на перекрестке маленького провинциального города, машин почти не было и всепоглощающая тишина, без пения птиц и шорохов, такая, что он слышал своё дыхание и биение сердца. Невысокие кирпичные пятиэтажки, спрятанные в пыли времени, уже давно потеряли стройность линий, от них исходила мелодия ретро. Звуков не было, но музыка шла из глубины, где были спрятаны маленькие, почти игрушечные квартирки, и ему показалось, что сейчас он заглянул сквозь стены или сквозь время.

Из открытого окна раздавалась музыка, словно дежавю. Герман был уверен, что это проигрыватель, и пластинка была с царапиной, именно в одном месте, звук подпрыгивал и съезжал. Но сердце сжалось и застучало еще сильнее. Он никак не мог понять, мелодия, вызвавшая в его душе такую глубокую ностальгию, была связана со счастьем или болью?

Женщина в длинном голубом платье развешивала разноцветное бельё, которое развевалось на ветру. Он вспомнил фразу о женщине в синем платье и подумал, что, возможно, это она и есть. Но кто она, и откуда он её знает, он не мог понять. Августина… Алевтина… Аделаида… Это было неважно. Её голос был таким мягким нежным и родным, что Герману хотелось к ней прижаться. Она тихо пела знакомую песенку, которую в детстве ему напевала мать.

Скрипнули качели, высоко взлетающие к небу, и раздался неестественный смех детей.

Разноцветные листья были разбросаны бархатным ковром, уходящим вдаль за горизонт. Однорукий мужчина сметал их и складывал в плетёную корзину в жёлто-терракотовой тополиной аллее, напоминающей яркие картины Ван Гога.

Из-за угла выскользнул трамвай и при повороте скрипнул так, что хотелось закрыть уши.

Герман смотрел на людей, похожих на пятна, штрихи, мерцания, и почему-то никак не мог разглядеть их, а может быть, их вообще не было, и это он находился внутри картины и был частью её.

В воздухе кружилось, что-то блестящее, похожее на фейерверк. Он увидел молодую женщину. Она летела в небе и вдруг приземлилась и оказалась рядом с ним. На ней был надет кокетливый берет, короткое пальтишко и сапоги на высоких каблуках. Всем своим видом она излучала молодость и счастье и сияла в потоке светящихся бабочек, которые кружились вокруг неё. Она взяла за руку Германа, и они взлетели. Небо было прохладным, но с высоты полёта, город и люди казались словно игрушечными, создавали единый пейзаж, похожий на старое лоскутное одеяло.