– Ну вот, а я предлагал по-тихому смыться, – печально сказал Рух.

Васька как-то странно икнул, подергал его за рукав и прошептал:

– Рушенька. Рушенька, дорогой, глянь, там кто-то есть.

Бучила отвлекся от кровавого алтаря, уже и сам уловив потаенный шорох во мраке. Ковешников, бледный как смерть, закусивший губу, поднял фонарь повыше, но жидкие отблески умирали во тьме. Темнота шла рваными клочьями, сгущалась и искривлялась, и в этой темноте прятался зверь. Уши заложило от истошного крика, пахнуло потом и нечистотами, мелькнула горбатая тень, и Рух успел выстрелить в последний момент. На границу зыбкого света выскочила черная фигура, схватила пулю и грянулась на пол. Под ноги Руху подлетел топор с запекшейся кровью на лезвии и клочьями налипших светлых волос.

– Васька, иди погляди, – заорал полуоглохший Бучила, готовя второй пистоль.

Черт что-то неразборчиво проблеял в ответ и поспешно спрятался в тень.

– Я по-смо-трю, – голос Ковешникова донесся урывками, он тяжело, с присвистом задышал и мелкими шажками направился к любителю топоров. В левой руке фонарь, в правой невесть откуда взявшийся пистолет. Вот сука, все это время был при оружии и ничего не сказал. И стрелять не стал. Какая скотина. Под телом, безвольно раскинувшим руки, набухало багровое, пахнущее медью пятно.

– Погодь. – Рух, не привыкший доверять мертвецам, пальнул еще раз, целя в башку. Затылок лежащего лопнул осколками черепа и ошметьем мозгов.

– Вот теперь иди! – окончательно оглохший Бучила помахал пистолем, разгоняя едкий пороховой дым, и тут же принялся за перезарядку. Ковешников подошел вплотную и осторожно ткнул тело стволом, намеренный отскочить при малейшей опасности.

– Готов! – Слух постепенно возвращался.

Рух убрал пистолеты и подступился к распростертому мертвецу, Ковешников как раз перевалил убитого на спину. Неизвестный был гол, дороден и безволос, не считая редкой спутанной бороденки и грязного колтуна на простреленной голове. Тело, заплывшее жиром, сплошь покрывали прежде невиданные угловатые знаки, вырезанные на плоти чем-то острым, наверно ножом. Кровь в порезах давно запеклась, странные знаки, а может и буквы, приковывали внимание и будили в голове похабные, будто вложенные кем-то мысли, сплетаясь в слова на чужом языке. Ковешников, видимо, почувствовав то же самое, замотал башкой и покачнулся на внезапно ослабевших ногах.

– Чуешь? – спросил Бучила.

– Мутит меня, – охрипшим голосом сообщил чиновник. – Щас упаду.

– Нечисто тут что-то. – Рух поморщился. В висках тюкало, надсадным звоном отдаваясь в ушах. И дело было совсем не в стрельбе…

– Вы чего, слабачки? – Васька как ни в чем не бывало прочапал мимо, заглянул в лицо мертвеца и ахнул. – Ого, да вот этот хрен статуйку у меня и купил!

– Это купец Жиборов, – подтвердил Ковешников. У него из-под треуголки тянулись струйки пота.

– То есть это как? – удивился Бучила. – Выходит, наш купчишка обзавелся золотой поганью, на радостях затворился в доме, порубал всех, кого смог, и устроил в подвале поганое капище?

– Выходит так, – согласился Ковешников.

– Чудны дела твои, Господи. Ну или кто там задумал такое дерьмо. – Бучила встряхнулся, прогоняя липкую дурноту. – Ладно, тут уже явно никому не помочь. Васька, хватай статуэтку и валим.

Васька не двинулся, как-то странно кося глазами хрен знает куда. Ого, видать, и чертушку пробрало, уж на что они стойки ко всякой колдовской мутотне.

– Василий! – повысил голос Бучила.

– Василий останется стоять, – голос Ковешникова донесся словно издалека.

Рух повернулся и увидел сначала дикие глаза чиновника, а потом направленный в живот пистолет.