. Почему вы стали демографом?

Михаил. А кем я должен был стать?

Маша. Но ведь так много интересного: поэзия, музыка, философия, физика, в конце концов, а вы – демографом.

Михаил. Был такой человек, чешский еврей по национальности, жил в позапрошлом веке. Все вокруг занимались торговлей, войной, писали стихи, создавали философские школы, а он занялся горохом. Его тоже, видимо, спрашивали, зачем вам этот дурацкий горох? Ведь вокруг столько интересного…

Маша. Ну и…?

Михаил. А потом оказалось, что он опередил свое время на сто лет и создал генетику.

Маша. Ага. Значит, вы честолюбивы. Так и запишем.

Михаил собирается уходить.

Маша. Еще вопрос. Вы не любили свою жену?

Михаил. Вы не обижайтесь, Маша, но вы напоминаете мне жадного, прожорливого птенца, который клюет все подряд.

Маша. А вы мне напоминаете самодовольного надутого индюка, которому ничто на свете уже не интересно!

Михаил, улыбаясь, уходит.

Маша (шагая по кухне). Надо же! Прожорливого птенца! Действительно – индюк! (Останавливается.) Тихо. Еще тише… еще… (Закрывает глаза, расслабляется.) Я спокойна. Мне хорошо. (Улыбается.) Очень хорошо. Поразительно хорошо… Самодовольный индюк!!.. Тихо. Еще тише… (Закрывает глаза.)

Входит Анна Павловна.

Анна Павловна. Машенька, это ты кричала?

Маша вздрагивает, открывает глаза.

Маша. Тетя, я репетирую.

Анна Павловна (шепотом). А Зина говорит – вы ее не пропишете… А я вот схожу к юристу и узнаю, пропишу или не пропишу. Машенька, а как бы хорошо вдвоем, и маме спокойно…

Маша. Тетя, я очень беспокойная. Вы ошалеете от меня.

Анна Павловна. О-о, ты не видела меня в молодости!.. Меня звали воробышком, я так и скакала, так и скакала…

Маша. А у этого, разведенного, дети есть?

Анна Павловна. А кто его знает? Сейчас все скрытные стали… Это раньше – душа нараспашку и пошел скакать… (Шепотом.) А Зина бои-ится… что выдумала – тараканы… У самой отец в деревне живет, старик…

Маша. «Вы знаете, за что я люблю театр?» Вы знаете, тетя, за что я люблю театр?

Анна Павловна. А?

Маша. Я люблю его за то, что мне мало, мало, мало жизни! Мне мало случайных знакомств, мало разговоров, мало смертей и счастья! Я хочу умирать сотни раз, сотни раз любить и снова умирать!

Анна Павловна. Что ты говоришь. Машенька?!

Маша. Я репетирую. (Пауза.) Наглость – второе счастье. (Пауза.) Народная мудрость. Как вы считаете, я очень наглая?

Анна Павловна. Машенька…

Маша. Мне надо было родиться мужчиной. Я авантюристка до мозга костей.

Анна Павловна. О-о! Я в молодости…

Маша. С каким наслаждением я взбаламучу это болото!

Открываются двери, по коридору идет Колотилина с кастрюлькой и тарелками.

Маша. Идите, тетя, я сейчас.

Анна Павловна уходит.

Колотилина, войдя, оглядывает Машу, пожимает плечами. Начинает мыть посуду.

Колотилина. Красить губы было необязательно.

Маша. А я их не красила. Они у меня пунцовые от природы.

Колотилина. Ты так и дежурила на кухне?

Маша. Он приходил мыть руки.

Колотилина. Поэты тоже моют руки! И обедают. Они совсем как люди.

Маша. Он совсем обыкновенный!

Колотилина. Он обыкновенный, пока моет руки. (Открывается дверь, слышен романс Холмогорова «Гори, гори моя звезда…») А теперь иди, иди. Хватит.

Маша уходит. В дверях кухни встречается с Холмогоровым, он прекращает петь, видна его широкая улыбка.

Холмогоров (усаживаясь на диван). Давно я с таким удовольствием не посещал нашу кухню. Интересная девушка.

Колотилина. Ради тебя она накрасила губы.

Холмогоров. Да? Это меняет дело.

Колотилина. Какое дело?

Холмогоров. Я хотел сказать – это интересно.

По коридору идет Николай Иванович, поет «Ветер веет ночною прохладой, та-ри-ра, та-ри-ра-ри-ра-ра, ты признайся, чего тебе надо, ты скажи гармонист молодой…»