…В дремлющем, мрачном Синале спала Ирина.

Сходни, чавкая, поползли прочь от берега.

– Ну! – как сквозь вату услышала Яна. – Решай!

Она закусила губу и надавила кровившими костяшками на глаза – до боли, до цветных пятен под веками.

Огонёк на корме погас.

– Отплываем, – донеслось с палубы. – Вы садитесь?

***

Яна с криком вскочила, всё ещё слыша, как рокочет катер. Снова снилось то же. Это воспоминание приходило каждую ночь перед изъятием материалов.

– Что такое опять? – На пороге, отодвинув ширму, которая какое-то время заменяла дверь, стояла мать. На ней была водолазка с высоким воротом и старые джинсы – видимо, ещё не раздевалась после смены; мать работала дежурной в детприёмнике. – Не ори, Иру разбудишь.

Яна сглотнула и тяжело дыша, как после долгого бега, выговорила:

– Опять этот сон.

– А.

Мать подошла и неловко похлопала её по спине.

– Сходи к врачу. Пусть выпишут успокоительное.

– Нет. Некогда, мам, – пробормотала Яна, сцепляя руки, чтобы унять дрожь. В который раз спросила себя: что было бы, если бы тогда она согласилась?

В своей кровати закопошилась Ира. Мама вздохнула, оттянув горловину водолазки.

– Я её успокою. Ты иди, ложись, – глухо пробормотала Яна.

– Тебя бы кто успокоил. И образумил, – поправляя смятую простынь, ответила мать. – Утром рейд, помнишь? Не смей ничего прятать.

Яна кивнула. В голове тут же защёлкало, что можно оставить рейдовикам, а что надо спрятать сейчас же. Больше всего, конечно, дадут за дневник, за очередные три страницы.

Дождавшись, пока мать выйдет, Яна подбежала к столу и под хныканье сестры вытащила из-под учебников исписанные клочки кальки. Скатала их в шарики и уже засовывала под стельки ботинок, когда ширма снова отодвинулась. Яна вздрогнула и резким движением отправила ботинки под кровать. Мать, просунув голову в комнату, попросила:

– Сходи завтра перед школой со мной на участок. Там ночью опять собирались. Окурков полно, осколков. Надо убраться. Ты чего это сидишь там?

– Уронила… карандаш. Сейчас подниму. Я схожу завтра с тобой, конечно.

Мать, кивнув, исчезла. Яна запихнула ботинки поглубже и на цыпочках приблизилась к кровати Иры. Прошептала:

– Чего плачешь, Ириска?

Сестра всхлипнула во сне. Яна положила ладонь ей на лоб, пощупала запястья.

– Ш-ш. Ш-ш-ш…

Сон накатывал тяжёлыми, отупляющими волнами. Продолжая мурлыкать что-то успокаивающее, она подоткнула сестре одеяло и забралась в собственную постель.

4

Если вам не хочется…

Не надоело со мной возиться?

Я запрещаю прощать и верить!

Перед глазами проходят лица;

Все вы под маской людей, как звери.

– Яна Андреевна.

Яна вздрогнула и подняла голову. По глазам резанул пронзительно-белый луч. Она сощурилась и, сморгнув слёзы, разглядела в проёме раскрывшейся двери силуэт. Скривившись, выплюнула:

– Не надоело со мной возиться? Небось вам и самому хочется поспать.

– Яна Андреевна, я хотел пригласить вас на ужин. Но если вы устали…

Она нервно расхохоталась, обхватив себя руками. Устала? Да она уже перестала ощущать себя человеком в этой промозглой каморке без воды, практически без нормальной пищи.

Щуман пожал плечами:

– Если вам не хочется…

– Да вы издеваетесь, – вытирая глаза, пробормотала она. Поднялась с койки, пошатнулась и схватилась за стену. – Чтобы я пропустила ужин… С чего такая щедрость, господин Щуман?

– Мы с вами так много времени провели вместе – и всё в официальной обстановке. Я хочу узнать вас получше, Яна.

Он не добавил привычного «Андреевна», и Яна уже выучила, что это значит: Щуман пытается вызвать её на откровенность, спровоцировать на близость. Отчего-то в этот раз ей захотелось подыграть.