– А потом?

– Господин Щуман, эта девочка вас заколдовала что ли? Вы ведь, кажется, не впервые сталкиваетесь с подобным. Не мне вам рассказывать, как поступают с отработанным материалом!

Щуман кивнул. Поддёрнул рукав, посмотрел на часы на правом запястье и щёлкнул по квадратному стеклу экрана.

– Биографию Яны Каминовой. Четыре эпизода. Самое раннее, последнее перед арестом и что-нибудь, эмоционально окрашенное ярче прочих.

Стараясь не думать о том, как Яна недоумевает, нервничает, злится, расхаживая по допросной, он поднялся в свой кабинет, устроился на диване и положил на колени планшет.

– Покажите мне ваше прошлое, госпожа Каминова, – пробормотал он, кладя под язык капсулу энергетика и откидываясь на мягкую спинку. – Покажите…

***

После того, как черноволосая девчонка смахнула со стола директрисы очки, ночная нянечка подхватила её под мышки и потащила прочь. Девчонка визжала и вырывалась; под вопли «Чертовка! На опекунство завтра же!» нянечка выбежала из кабинета с пятилетней безымянкой на руках.

Дежурная, которой сдали девочку, промучилась с ней до рассвета и в конце концов отвела в пустующую карантинную спальню. Пнула, включая, обогреватель и, отцепив безымянку от своего подола, вышла вон.

Это было ошибкой. Девочка не желала затихать и перебудила весь дортуар за стеной отчаянным, захлёбывающимся криком. Дежурная, ворвавшись в спальню, схватила её за плечи и затрясла, приговаривая:

– Сейчас же пойдёшь на улицу, если не прекратишь! Чего ты орёшь? Ну чего ты орёшь?!

– Отдайте! Отдайте!

Дежурная со злостью дёрнула щеколду и, спотыкаясь, выгнала безымянку на балкон. Та поскользнулась на ледяной луже, в которую вмёрз сломанный веник, растянулась на кафеле и заревела ещё громче.

– Да заткнись наконец!

– Отдайте!

Дежурная хлопнула дверью и задвинула щеколду. Крик, приглушённый двойной рамой, стих, но безымянка не собиралась сдаваться. Поднявшись, она принялась колотить по рамам и стеклу.

…После укола успокоительного девочка уснула. Глядя на съёжившуюся в кровати безымянку, директриса детприёмника бросила раздражённой, измотанной дежурной:

– Поставьте её первой в списки. Мы тут все с ней свихнёмся. Пусть заберут в семью побыстрее – если здесь никого нет на очереди, в Синале се́мьи точно найдутся.

– А что делать с её материалами?

Директриса осторожно, двумя пальцами подняла с тумбочки облупленную погремушку, побывавшую не в одних крошечных пальцах.

– И как она умудрилась не забыть это после обнуления? – удивилась дежурная.

– У некоторых детей случается. Обнуления действуют плохо. Генетика, – бросила директриса. – Посмотрите, какой у неё взгляд осмысленный. И характер вполне сформирован. У нормальных нулёвок такого не бывает, тем более у тех, кому ещё даже имени не дали. Ладно. Идите, поспите. И напишите в отдел попечения, пусть подбирают семью, срочно. Если повезёт, завтра к обеду от неё избавимся.

Дежурная кивнула. Директриса, зевнув, пробормотала:

– Хуже, если это в ней сохранится. Всю жизнь будет мучиться. Остатки прежних личностей наслаиваются, копятся, противоречат друг другу. Ничего хорошего.

***

В дверь настырно, пронзительно позвонили. Вздрогнув, Яна подхватила рюкзак и, уже не выбирая, смахнула с тумбочки всё, что там было: ручку, обгрызенный колпачок, черновики, жвачку…

Когда она подбежала к узкому голому окну, мать уже здоровалась с рейдовиками, из прихожей доносились топот и шуршание брезента. В громадных баулах рейдовиков пропадало всё: блокноты, фотографии, исписанные салфетки. Как-то Яна решила сохранить упаковку от таблеток – тёмно-зелёная прозрачная пачка переливалась на свету и приятно пахла мятой, – но во время очередного рейда изъяли и её.