«Я человек такой, могу горы свернуть даже за иллюзию взаимности, из пепла восстать, ад сокрушить. Но пренебрегать мной…».
«Это унизительно постоянно ожидать, что твой собеседник покажет тебе твою принадлежность в его иерархии сексуальной привлекательности, где ты займешь надлежащее место по шкале его предпочтений…».
«Унизительно, когда каждое твое движение обусловлено заискивающей напряженностью мысли о том, какое надо произвести впечатление, чтобы тебя приняли, оценили, выделили и хотя бы не отвергли…».
«И ради этого ты остервенело чистишь зубы и язык щеткой, полощешь глотку, бреешь подмышки и остальные интимные места, чтобы твое тело не выделило в момент оценки миазмы?..»
«Унизительно! Но я не перестану бороться. У меня своя папка из эмоций, ощущений, воспоминаний и желаний. А главное желание – это он. Ради обладания им я пойду на все».
– «Гляжусь в тебя, как в зеркало…», – вопил под окном Серега Турок.
Его качнуло и, чтоб не упасть, он схватился рукой за тонкий ствол дерева. Алка Калашникова залилась глупым смехом, Витька Суркан протяжно свистнул, а Танька Коломеец заскрежетала кривыми зубами.
– А ну пошли отсюда! – Веткина мать, высунувшись в окно, погрозила собравшимся скалкой.
– «До головокружения…», – дотянул фразу Серега и плюхнулся на бетонный выступ подвала.
– Вы что, не поняли? Я сейчас милицию вызову!
– А что мы такого… – язык заплетался, мешая говорить. Оказывается, петь после водки и пива легко, а говорить – не очень.
– Что вы тут опять собрались? Убирайтесь!
– Пусть Вета выйдет, – на этот раз отчетливо выкрикнул Турок.
– Чего? – женщина задохнулась от негодования. – Если я тебя еще хоть раз рядом с дочерью увижу…
– Пойдемте отсюда, – Танька встала и потянула Серегу за рукав.
– Отстань, – Серега брезгливо стряхнул ее руку. – Не мешай мне с тещей разговаривать.
Наверху, бряцнув стеклами, захлопнулась форточка.
– Не больно она с тобой разговаривать хочет, – усмехнулась Алка.
– А придется, – Сережка икнул.
– Ты чо, на Ветку глаз положил? – Витька округлил рот, выпуская дымовое кольцо.
– Ик, – утвердительно кивнул Серега.
– Она Водолаза из армии ждет. – Танька снова села рядом, обиженно поджав губы.
– Прям ждет не дождется, – процедил сквозь зубы Турок.
– Зря надеешься. – Второе кольцо, извиваясь, образовало восьмерку, и повисло над Витькиной головой. – Я их видел. Вместе. Не просто же так они с подстилочкой в лесополосу ходили.
– Да, да, я тоже знаю… – поторопилась заверить Коломеец.
– Чего ты знаешь?.. – Серега посмотрел на Таньку с неприкрытым презрением. В темноте ее лицо было похоже на мордочку нутрии. Он отшатнулся, пружинисто вскочил и схватился за дерево. – «И вижу в нем любовь свою…», – пропел полушепотом, шмыгнул носом, повернул голову, заглядывая в Веткино окно, – «и думаю о ней».
«Даже сейчас, несмотря ни на что, а может даже еще больше… Нравится. Еще как нравится. Отчаянно нравится. Хоть и бесит. Бесит меня! Доиграется. Я, а не она. Я! Любой ценой! Не отступлюсь. Будет моим. Все!».
«Трынди-брынди доруле» – заливается радио. Вета дощипала брови, отодвинулась от зеркала. Хорошо получилось, волосок к волоску ложились в тонкую ниточку. От матери достанется… Наверное. Ну и пусть. Привыкнет. А она потом волосы еще перекисью вытравит. Вета вывернула ручку приемника на всю громкость и подошла к окну. У железной будки овощного магазина кучковалась молодежь.
В центре толпящихся куражился подвыпивший Турок. Он что-то рассказывал сгрудившейся вокруг него компашке, периодически, как боксер, выбрасывая вперед кулаки. Слов его было не разобрать, зато отчетливо слышался смех Таньки Коломеец, которая сопровождала каждый его жест громким похахакиванием.