Оробев при внезапном появлении «доктора», Себастьян замер с видом безмолвной статуи, вызвав тем самым сильную озабоченность у последнего.

– Febris (лат. Лихорадка)?! – озадаченно прогромогласил Мартин, прикладывая хладную ладонь к резко взмокшему лбу Себастьяна.

– «Ну и как с ним разговаривать при всем при этом?» – подумал Себастьян.

– Температурка у тебя поднимается, дружочек, – молвил Мартин.

Сурово прогромогласив: «Esse fortis (лат. будь сильным)!», он замельтешил взад-вперед.

– Delirium… Delirium (лат. Горячка… Горячка)… – доносилось до Себастьяна.

Очень скоро Себастьяну захотелось послать Мартина куда подальше вместе с его «делириумом», однако вспомнив, что перед ним находится никто другой, как представитель всеми уважаемой врачебной интеллигенции, он попридержал язык и принялся ждать, на всякий случай, накинув на себя вид самого смущенного прилежания.

Помельтешив некоторое время, «строгая врачебная интеллигенция», хватаясь за растрепанную голову, ускакала за дверь, а вскоре вернулась и взгромоздила на лоб Себастьяну холодное полотенце, обильно смоченное водой, даже чересчур обильно.

Резко вспомнив о жажде, Себастьян принялся жадно слизывать стекающие по щекам ручейки, но тут же брезгливо скривился, поняв, что это совсем не вода, а слаборазведенный уксус.

– Это быстренько твой жар поуймет!.. – самодовольно произнес Мартин.

Однако Себастьяну делалось только хуже. Волна жара стремительно сменялась обжигающим холодом, голова противно кружилась, а кости ломило с безудержной силой.

Порой Себастьяну казалось, что он вот-вот сгорит дотла, но прежде умрет от нестерпимой жажды, или от осточертевшего сюсюканья, суетящийся вокруг «строгой врачебной интеллигенции», к тому же он порядком затек и был готов отдать все на свете, чтобы, наконец-то, лечь на бочок, сжаться в клубочек и забыться долгожданным сном, но Мартин был сух и бессердечен к слезным мольбам, не желая даровать свободу движения. Единственное что он делал, так это заменял полотенце более холодным, да периодически смачивал вконец пересушенные губы, вызывая тем самым лютую ненависть у замученного Себастьяна, который уже едва сдерживал себя в рамках дозволительного приличия. Вдруг боль в левом боку троекратно усилилась, вырываясь на свободу плаксивыми стонами. С весьма озабоченным видом Мартин принялся прощупывать Себастьяну напряженный живот. Как ни странно, от прикосновения этих хладных пальцев боль поутихла.

– Не надобно так переживать, – заслышалась ласковая интонация, – это скоро закончится… Потерпи немножечко… Те quaeso rogo (лат. Прошу тебя, пожалуйста)… Mihi crede (лат. Верь мне)…

Обещанное «скоро» никак не наступало, измотав и разозлив Себастьяна, до такой степени, что ему захотелось прикончить этого, так называемого, лечащего врача за откровенное вранье и беспощадную жестокость.

К тому времени Мартину, как видно, тоже поднадоело утешать, созерцая непосильные страдания, преисполненные жалобной мольбой вперемешку с откровенной бранью. Внезапно забыв о своей врачебной невозмутимости, он принялся выражаться в самой доступной словесной форме, периодически переключаясь с одного языка на другой, откровенно проклиная тот вечер, когда взялся лечить на свою голову это «истерическое малолетнее создание».

– Да чегось тебе все неймется-то?! – истошно верезжал Мартин, испепеляя пронзительным темно-синим искрящимся взором, – Живой же?! Ну так возрадуйся и хватить мне тут трагедию разыгрывать!.. Постарайся заснуть, в конце-то концов!.. Бестолочь истерическая!..

Сказав это, он поспешно удалился, нарочито громко хлопнув за собой дверью. Поняв, что все-таки перегнул палку, Себастьян постарался послушно выполнить данное указание, но стоило ему прикрыть глаза, как из неоткуда послышалась дурманящая музыка.