А вот, для протокола, состав моих генов, указывающий на легкую склонность к преступному поведению, наследственную тягу к побегам и хромосомную предрасположенность к пожизненному самобичеванию.

ЧЕРТЫ, УНАСЛЕДОВАННЫЕ ОТ ОТЦА

Страсть к густому кофе.

Две шишки на лбу, по одной над каждым глазом, чуть ниже линии волос. (Не родовая травма, не падение на пол сразу после рождения: медсестры в роддоме растерянно ощупывали мой лоб, а отец показывал им свой, чтобы немного прояснить ситуацию. И если мы с ним не главные злодеи в этой истории, то с чего бы у нас обоих эти семейные рога?)

Бунтарский нрав, появившийся в нашем роду еще до рождения моего прадеда-большевика.

Пол-фамилии: один нью-йоркский судья сократил Гулькинов до Гулл[15], но удачная шутка оказалась недоступна иммигрантскому слуху моего отца, который стоял перед судьей, устало опустив плечи, и действительно больше походил на пустую кожуру, оставшуюся от того человека, которым он был в России.

Белесые русские волосы, цвета пустоты или чего-то вроде этого.

Фамильный герб, который отец пронес от самой Москвы на толстом золотом перстне: изображение человека с книгой в одной руке и с отрубленной головой, насаженной на копье, в другой. (Этот представитель рода Гулькиновых, самый знаменитый из всех нас, был ученым и жил в семнадцатом веке, но, услышав зов трубы с полей сражений, забросил книги и отправился защищать не то честь, не то свободу, не то справедливость. Ну и кто завершает наш славный род? Я – библиотекарь-преступница из двадцать первого века.)

Глубокое русское чувство вины.

ЧЕРТЫ, УНАСЛЕДОВАННЫЕ ОТ МАТЕРИ

Американско-еврейское чувство вины глубиной примерно в милю.

Таковы наши место действия и главные действующие лица. Все уютно устроились на мягких пуфиках? Тогда мы, пожалуй, начнем.

(“А куда папа пошел с топором?” – спросила Ферн[16].)

Как-то раз в начале октября, вскоре после обеда, на лестнице, ведущей на наш нижний этаж, появилась женщина: в строгих брюках, туфлях на каблуке и коричневой шелковой блузке. Это безусловно была чья-то мама – школьные учительницы и няни так хорошо не выглядят. Красивая, с рыжими волосами, собранными в конский хвост (причем хвост этот не сужался печально книзу, как у меня, а заканчивался безупречно ровной линией, как настоящий лошадиный). Она положила на стол книгу. Ее серебряные сережки синхронно качнулись. Я видела эту женщину впервые.

– Вы заняты?

Я закрыла ручку колпачком и улыбнулась:

– Конечно, то есть нет.

– Я – мама Иэна.

– Прошу прощения? – переспросила я.

Она так настойчиво заглядывала мне в глаза, что я с трудом воспринимала ее речь.

– Мой сын – Иэн Дрейк, – разъяснила она.

– Ах, Иэн! Да-да, конечно. Рада познакомиться.

Я смотрела на нее и с изумлением думала, что ведь мы и в самом деле никогда прежде не встречались. Я почему-то никогда этому не удивлялась, хотя мы с Иэном так часто обсуждали, какие книги его мама одобрит, а какие нет. Когда Иэн был помладше, его приводила няня, а теперь он часто приезжал один на велосипеде – с пустым рюкзаком за плечами, чтобы набить его книгами.

– Так вот, – объявила мама Иэна. – Он притащил домой вот этот роман, “Вечный Тук”[18].

Она подтолкнула книжку ко мне, ожидая, что мне захочется рассмотреть ее повнимательнее.

– Я не сомневаюсь, что это прекрасная книга, но для детей постарше. Мы бесконечно благодарны вам за ваши рекомендации, вот только Иэн – он такой впечатлительный.

Она негромко рассмеялась и наклонилась ко мне поближе:

– Вот что сейчас Иэну действительно пригодилось бы, так это книги, наполненные божественным светом.