Что, если он расскажет, что я вернулась в общежитие? Что, если решит проверить как у его сына обстоят дела?

Чего человеку не отдыхается в медовый месяц?!

– Да, все в порядке… – отвечает Вадим невидимому собеседнику. – Да, вернулся из командировки… Да, у меня все в порядке… – и каждая пауза, пока он слушает отца, будто отбирает у меня годы жизни. Боюсь. К концу разговора я стану древней старухой. – Нет, в твоем присутствии нет необходимости… Нет, я не обижаюсь…

Козел! Не обижается он. Конечно, отец – это отец, а я так, гряз из—под ногтей. Джае выслушать не захотел.

Нет, я себя не оправдываю. В той связи нет ничего, чем можно было бы гордиться, но, узнав, что обстоятельства изменились, я всеми силами старалась ее избежать. И уже не моя вина, что Виктор оказался упертым эгоистом и козлом.

– Извини, мне некогда. Сейчас надо вникать, что дорогие сотрудники наворотили без меня. Вчера заскочил только на часок… Да, хорошего отдыха… Нет, я не хочу о ней знать.

На последнем предложении краска бросается в лицо.

Не хочет он!

Сейчас как выйду! Встану перед ним во весь рост и заявлю, что жду его ребенка! Посмотрим тогда, чего он не хочет!

К счастью, на этом Вадим заканчивает разговор, и я не успеваю поддаться искушению воспаленного мозга.

Кажется, что после того, как Вадим сбрасывает вызов, на холл опускается гробовая тишина. Во всем здании остаемся только он, я и стук наших сердец. Неужели он не слышит, как оно колотится?

Или слышит?..

Снова шаги. Они приближаются!

Могла бы, вросла в стену. Из-за того, что все это время почти не дышала, перед глазами плывут черно-зеленые круги. Только бы не свалиться. Только бы не свалиться.

Мелодичные переливы, извещающие о том, что открываются двери лифта, звучат для меня ангельской музыкой, но Вадим не торопится уехать. Снова повисает гнетущая тишина.

Она тянется… тянется… тянется… Как жвачка за подошвой. Давит не хуже гидравлического пресса

Кажется, еще немного, и я точно свалюсь прямо к ногам не желающего обо мне знать Вадима.

Но шаги возобновляются, дверцы кабины закрываются, шуршание движущейся кабины отдаляется.

Разве можно так издеваться над беременными? Такого и нормальная психика не выдержит, что уж говорить о том, когда происходит гормональная перестройка!

Да, ноги меня все—таки подводят.

Они подкашиваются, и я медленно сползаю спиной по гладкой стене.

Дыхание поверхностное, рваное. Пол подо мной качается, будто я не на суше, а море, минимум в двенадцатибалльный шторм. Стены тоже не желают стоять не месте. Они прыгают, будто решили поиграть в чехарду.

Чувствую, как к горлу подкатывается тошнота.

Нет! Только не это. Не сейчас!

Руки ватные, но все же мне удается их поднять и зажать рот.

Пальцы ледяные и дрожат. Лица вообще не чувствую, будто вместо него маска.

Да, что это со мной?

Срочно надо в туалет. Но где его найти и как добраться?

Снова шаги.

Кого еще нелегкая несет?

Хоть бы минуточку покоя, чтобы прийти в себя.

Пытаюсь подтянуть ноги, чтобы не торчали из закутка, в котором я прячусь, но они не очень-то желают слушаться и то и дело оскальзывают.

– Полина? – слышу над собой голос. Вскидываю голову и вижу Женю. – Что вы здесь делаете? Почему на полу? Давайте руку.

– Не могу, – мычу я, еще крепче прижимая ладонь ко рту.

– Вам нехорошо? Да на вас лица нет! Давайте-ка…

Без лишних разговоров он наклоняется и подхватывает меня ан руки.

К своему стыду я не могу даже спорить. Все силы уходят на то, чтобы меня не стошнило на светлый и, кажется, страшно дорогой костюм.

Женя будто это чувствует и старается лишний раз меня не трясти, но все равно каждый его шаг неприятно отдается в желудке, а все, на что хватает моих сил, это сильнее и сильнее стискивать лацканы безупречного пиджака.