Да. Не накручивай, Тата. Скорее всего, так и есть. Успокойся.

Заставляю себя вновь дышать.

– Слышь, держи язык за зубами, поняла? Ты ничего и никого не видела, – склонившись к моему уху, тихо чеканит Ромасенко. – Расколешься – пожалеешь по-крупному, – больно сжимает локоть. – Мы тебя уничтожим здесь. Усекла? – откровенно и бессовестно мне угрожает.

Вот ведь наглый!

– Руки. Убрал, – цежу сквозь зубы и всё же, не удержавшись, бросаю взволнованный взгляд в сторону классного руководителя.

Она, бела как мел, но невозмутимо отодвигает сотрудника органов влево и даёт своим воспитанникам команду приготовиться.

– Дети, идём.

А дальше как в тумане.

Перезвон колокольчика.

Улыбающийся Мозгалин, с трудом топчущийся рядом.

Асфальт.

Шары, колыхающиеся от порывов ветра.

Шум. Гвалт. Море незнакомых лиц вокруг.

Ступеньки. Школьное крыльцо. Холл.

Бездумно плетусь вслед за одноклассниками до кабинета, расположенного на втором этаже.

Занимаю последнюю парту у окна. Опускаюсь на стул.

«Я пупок проколола, зырьте».

«Крутяк»

«Дай лизнуть серёжку»

«Пошёл ты»

«Менты на фига подходили к Германовне?»

Прислушиваюсь.

«Что-то про Абрамова и Ромасенко спрашивали»

«Где они, кстати?»

«Чё-то случилось?»

«Случилось. Рассоева на днях вроде как избили»

«Он был на линейке?»

«Он в больничке лежит с проломленной башкой»

Кислород снова перестаёт поступать в мои лёгкие. Виной тому страх, который иголочками проходится по всем нервным окончаниям.

Тот парень сильно пострадал?

«Очуметь»

«Подробности есть?»

«Не-а».

К сожалению, никакой конкретики. Ясно, что никто из них информацией не владеет.

«Поплавская, чё за цвет волос? В зелёнке искупалась?»

«Синицкий уволился, слышали?»

«И кто теперь будет вести химию?»

«Вторую группу французов отдали новой училке»

«Она хоть норм?»

«Мелкая, невзрачная мышь. Мы с пацанами её вчера нечаянно шуганули в библиотеке. Делаем ставки, сколько продержится».

«Спорим, недолго?»

«Месяц?»

«Неделя»

«А видели Григорьеву? Пузо уже заметно. Обрюхатил-таки биолог».

«Ага!»

«Антонов, да отвали от моего пупка, дебил!»

«Чё так жутко воняет?»

«Слепая? Стены покрасили»

«Отстой»

Гомон голосов разносится по кабинету. Воцарившийся в стенах класса шум давит и раздражает. У меня начинает болеть голова. Чувствую в себе только одно желание – уйти отсюда.

«А эта, слышали, из Москвы?» – стайка девиц косится в мою сторону.

«Кто такая вообще?»

«Без понятия. Вчера на репетиции её не было».

«И Германовна ничё не сказала»

«Понторезка. Босоножки заценили? Джимми Чу»

«А чё за айфон у неё? Тот, который выходит осенью?»

«Да неее, не может быть»

«А сумка настоящая, как думаешь?»

«Ты гонишь, Лен? Биркин? Паль, стопудово»

Колхозники, что с них взять!

«Цацки – бижутерия, мне кажется»

«Ага»

«А она симпотная» – вклинивается в женский диалог мужской голос.

«Карась, ты брови её видел? Брежнев отдыхает»

Когда наступает предел моего терпения, в классе неожиданно появляется Шац, и тут же противной трелью звенит звонок, оповещая о начале урока.

– Ковалёва, Зайцева, убрали нижние девяносто с парты! – ругается она, бережно складывая на стол скромные букеты. – Полиночка, набери воды в ведро, пожалуйста.

– Хорошо.

– Петросян, я уже вошла, а это значит, что мы фильтруем свою речь. Мне показалось или прозвучал мат?

– Вам показалось, перекреститесь.

Матильда Германовна хлопает в ладоши, призывая присутствующих к порядку.

– Всё, убираем посторонние вещи. Звонок прозвенел. Приходько, сворачиваем ресторан.

– Я проголодался.

– Потом поешь! День только начался! Котов, отлипаем от Вепренцевой. Любовь – это прекрасно, но нам ещё экзамены сдавать.

Класс, улюлюкая, громко гудит.

– Так. Джугели. Где у меня Джугели?