– Мам, – позвал меня Никитка за завтраком. – Мам! – уже требовательнее, потянул за рукав.

Я вдруг почувствовала запах шоколада.

– Никита! – ахнула я, посмотрев на сына. Вся мордашка того была перемазана сладкой пастой. Руки, скатерть и мой рукав тоже были в шоколаде.

Отлично! Похоже, я так ушла в себя, что начисто перестала воспринимать всё, что творилось вокруг.

– Кто тебе разрешил лезть в банку руками? – схватив салфетки, я принялась оттирать маленькие пальчики. – Что это за манеры, Никита? Я тебя такому учила?

Сын хлопал ресницами, напустив на себя невинный вид. Только меня, в отличие от других, этим было не пронять. Строго глянув на него, я указала на ванную. Нехотя, он сполз со своего места и пошёл отмываться. А я так и стояла, смотря ему в спину.

Рано или поздно этим бы всё и кончилось. И какая разница, что было между нами в прошлом, если я всё так же чувствовала дрожь от прикосновений Воронцова? Сын остановился и повернулся, не понимая, почему я не иду с ним. Я и сама не понимала.

– В ванной я поставила его на табуретку и, включив воду, строго спросила:

– Так ты ответишь мне, кто тебя учил так себя вести?

Он насупился, сжал губы.

– Я спрашивал тебя, можно ещё или нет, а ты не ответила.

– И ты решил, что можно.

Он наивно кивнул. Я принялась оттирать его ладошки. К глазам вдруг подступили слёзы. Да почему же между нами с его отцом всё наперекосяк?! Ну почему?!

– Мамочка, не плачь, – вдруг жалобно сказал сын и повернулся. Потянулся ко мне. – Я больше не буду.

Я вдруг всхлипнула. Слёзы неудержимо покатились по щекам.

– Иди доедай свой завтрак, – я сняла его со стула и сунула в руки полотенце. – Иди, я сказала! – почти прикрикнула.

Как только сын исчез, я громко и надрывисто заплакала. Всю ночь я держалась, но его чистые глаза, любовь и крохотные ладони стали последней каплей. Его отец выставил меня за дверь, а я, как последняя дура, стонала под ним этой ночью и чувствовала себя так хорошо, как не чувствовала ни разу за последние годы. Пять чёртовых лет ему не было до меня дела, не было дела до своего ребёнка, которого он по одному ему понятным причинам считал не своим, а я…

Разозлившись на саму себя, я умылась холодной водой, подержала под струёй ладони и, поглубже вдохнув, заставила себя перестать реветь.

Когда вернулась, Никита сидел за столом над пустой тарелкой. Даже банка с пастой осталась там же, где была.

– Я позавтракал, – объявил он.

– Молодец, – я сделала вид, что проверила, не обманывает ли он. Держаться с ним строго стоило мне больших усилий. Хотелось обнять, ткнуться в светлые волосики и попросить за всё прощения: и за то, что прикрикнула несколько минут назад, и за то, что не смогла дать ему то, что должно быть у каждого ребёнка по умолчанию: полноценную семью.

Он глянул на меня из-под бровей взглядом своего отца. У меня снова перехватило дыхание, но слёз себе я не позволила. Только воспоминания о вечере накатили с новой силой. Смогу ли я не допустить этого снова? Ответ был однозначным: если Женя станет настаивать, нет. У этого мужчины всегда была надо мной непонятная власть. За пять лет многое изменилось, изменилась я сама, но это осталось прежним.

Стоило нам спуститься вниз, стоящая у подъезда машина мигнула фарами. Та самая, на заднем сиденье которой вчера…

Я тряхнула головой в тщетной попытке отогнать мысли. Но тело моментально среагировало, кожа покрылась мурашками, а внизу живота появилось тепло. Сжав пальцы сына, я потянула его в сторону, но дорогу нам преградил охранник.

– Дайте пройти, – холодно выговорила я. – Мы опаздываем в сад.

– Никита больше не ходит в старый сад.