Сван решительно сделал разрез. Бабка била его прозрачными руками. Геннадий Николаевич подлетел и попытался её оттащить. Только у него ничего не выходило, схватить старушку он не мог.

– Бабуль, отойди, не мешай, – стал он её уговаривать. – Меня тоже вчера полосовали, я ж не в претензии. Он причину смерти выясняет. Работает парнишка. Ему, думаешь, приятно?

Надежда Мироновна обречённо слетела со стола, не выдержав вида раздвинутой грудной клетки.

– Ироды! Осквернители! Чего там выяснять? – заливалась слезами она. – Карточка толстенная. От рака я умерла, от рака горла. Они же меня, доктора эти, и лечили. Год не могла говорить, а я ведь петь люблю, – рыдала она на плече Геннадия Николаевича.

– Бабуль, летела бы ты внуков проведать, что ли?

– Нет у меня никого! Нету! Ни детей! Ни внуков! – Обратив лицо к потолку, бабка заорала что было мочи: – Заберите меня отсюда! Сколько же можно-то!

Столб света ударил из потолка прямо в пол и взвился обратно, а Надежда Мироновна пропала.

– Во как! Ничего себе! – ошарашенно произнёс новенький. Всё это время он сидел на соседнем столе и наблюдал за представлением.

Сван отделил органокомплекс от скелета, аккуратно достал его и понёс как раз туда. Мужчина в ужасе отшатнулся.

– Да не мешайся ты, – зашипел на него Геннадий Николаевич. – Закончит, потом поговоришь.

– А если не успею?

– Успеешь. Я вон второй день здесь ошиваюсь. Да и не слышит он тебя. Бесполезное это дело. Садись, отсюда посмотрим. Вчера было интересней наблюдать, когда думал, что это баба.

«Наконец-то отцепились», – с облегчением подумал Сван, нарезая гистологию и складывая в баночки с формалином.

– Вот работёнка-то собачья.

– Денег, небось, много платят.

– Вряд ли.

Такие речи звучали здесь каждый день. Молодой человек их не слушал. Сливал кровь, складывал обратно органокомплекс, тампонировал, зашивал и омывал тело. Потом долго заполнял на компьютере бланки. Призраки скучали.

– Я бы полетел к дочери, да надо с парнем переговорить.

– Смотри, сейчас тебя кромсать будет. Ты тут один остался целенький.

– И хочу и не хочу я на это смотреть.

– После бабки не так страшно.

– Был бы живой, стошнило бы. А ты от чего умер?

– Тромб.

– А я крабом подавился. Самая нелепая и обидная смерть.

Вот бы она и подсказочка, да скользкая это дорожка. Сван никогда не слушал трёп призраков. Хотя предварительный диагноз, поставленный бригадой скорой помощи, так и звучал: «Механическая асфиксия вследствие попадания пищи в дыхательные пути». Однако его задачу это никак не упрощало. Яворскому Вадиму Вадимовичу было всего пятьдесят семь лет, а значит, надо проводить вскрытие со всеми подробностями. На всякий случай.

– Мне, думаешь, не обидно? – возразил Геннадий Николаевич. – Не пил, не курил, бегал, правильно питался. Вот откуда тромб взялся? Этот, – он махнул на Свана, – вчера написал, что вследствие резкого отказа от разжижающего кровь препарата.

– А ты такой принимал?

– Да, – обречённо ответил Геннадий Николаевич. – Поди пойми! Один говорит полезно, другой – вредно. Горстями витамины глотал. Что толку?

– Не буду я смотреть, как он резать меня будет. – Яворский отвернулся.

Сван отработал это тело в тишине, в голове навязчиво крутилась бабкина частушка про сиськи.

Загрузив тело Яворского в холодильник и заполнив очередную кипу бланков, он посмотрел на часы. Они показывали пятый час. Молодой человек решил, что пусть даже привезут новенького, на сегодня с него вскрытий достаточно. Примет, бумаги заполнит и в камеру.

Он направился в душ.

Сбросив использованную одежду и сложив её в специальный пакет, Сван встал под тёплые бьющие струи воды.