– А если не надумает? – спросила я в окошечко, нагибая голову, чтоб лучше видеть лицо кассира: так все делают.

– Нет так нет, – и она опустила шторку.

И вот, не имея обратного билета, я легкомысленно тратила время на рассуждения про масло и прочую пищу. Воронежцев интересовало, растут ли у нас помидоры в открытом грунте и как с колбасой – регулярно или с перебоями. Узнав, что перебои регулярно, сотрудники переключились на свои местечковые подробности. Стало неинтересно. Я всполошилась. Меня за антеннами прислали. Кто готов про антенны говорить? Дядька, выходивший встречать, доложил:

– Заказ укомплектован, давайте письмо, будем оформлять документы на вынос.

А письма-то у меня не оказалось. Шмыга письмо не подготовил, забыл. Стали звонить в Пермь. Шмыгу еле нашли с третьего раза. Он предложил факсом письмо отправить. Но тут факсом не принимают, подлинник нужен, с печатями синего цвета, пусть кто-то следом летит, везет подлинник письма. Иначе никак.

Шмыга в телефон матерится: мол, в пятницу надо заказ сдать, а самолет до Воронежа ближайший как раз в пятницу и обратно поздно вечером, и билетов нет, так что ничего не выйдет.

– Почтой, заказным отправьте, – посоветовал кто-то.

Шмыга опять матюкнулся по межгороду из Перми в Воронеж и затих, но трубку не бросил. Я сижу ни жива ни мертва – думаю, все пропало, и премия в том числе. А главное, в Афганистане наши артиллерийские комплексы ждут не дождутся, и, похоже, должность капитана команды от меня уплывет, если я тут останусь письма ждать.

– Пойдемте-ка обедать! – предложил веселый дядька и, заметив мою нерешительность, добавил: – Успокоимся – что-нибудь придумаем. Угощаю! Шницель, сметана с сахаром и свежая клубника. У вас ведь еще не созрела? У нас уже отходит. Сладкая!

Клубники хотелось. Но как раз в этот момент в Перми Шмыгу осенило:

– А что, если наличкой оплатить?

Пока воронежские снабженцы разводили руками и рассуждали, случалось ли такое, Шмыга потребовал к аппарату меня:

– Деньги есть? Двадцать три рубля шестьдесят копеек надо.

– Вы мне на билет дали … своих двадцать пять рублей, но я хотела…

– Да чего ты там хотела, тряпки-шмотки хотела купить? Тебе с антеннами только и бегать по магазинам. Они знаешь, сколько весят?

– Пять килограммов.

– Забудь. Там все двенадцать. Я же знаю точно, каждая девятьсот граммов, да упаковка, да крепеж. Вот и считай. Берешь свои двадцать пять и оплачиваешь заказ, я даю добро.

Вообще-то добро мне давала мама, но Шмыга так уверенно распорядился нашим семейным кошельком в пользу государственного интереса, что возразить я не нашлась чем. Через час все тот же дядька, минуя проходную, вынес мне на улицу две коробки. Коробки поставил на асфальт, отер пот со лба и предложил:

– Слушай, зачем тебе ехать в Пермь? Кормят плохо, тяжести таскать заставляют, мотаться туда-сюда самолетами. Оставайся. У меня сын – вот такой парень, – он показал сразу два больших пальца. – Поженитесь. Не понравится сын – на работу устрою, общежитие заводское у нас приличное.

Я отрицательно покачала головой, имея в виду, что как молодой специалист обязана отработать долг своей стране по распределению три года, никто меня не отпустит, и будут ездить на мне, как на сивке-бурке, до конца срока. А еще родина в Перми – мама, папа, бабушка. Трефовый король тоже там, хотя Ленкины карты ничего определенного о нем не говорят, и сам он несильно в отношении меня проявляется.

– Неужели там у вас, в Перми, медом намазано? – спросил насмешливый дядька, оценив мою отрицательную паузу.

– Маслом, – ответила я, подняла коробки и поволокла их в аэропорт.