Собственно, вещью были только туфли. Фирменную обувь марки «Цебо» привез из Чехословакии третий секретарь горкома. Если бы не редкий 34-й размер, туфли с руками оторвал бы второй секретарь для жены, или начальница машинописного бюро, или даже председатель горисполкома. Но размер подошел единственному человеку – моей маме. Мама взяла их под будущую зарплату, поехала в Ленинград, и надо ведь, чтобы там прямо на Невском проспекте ее в этих новых туфлях сразу же назвали «мадам».

О! Иностранцы знают толк в вещах. Потому что у них вещей много. Они все поголовно страдают вещизмом, как говорит учительница истории Ангелина Григорьевна. У нас в советском обществе вещизмом страдают только некоторые. Мама совсем не страдала.

– Главное – удачно набежать, – говорила мама.

Если мы на выходных выезжали в ЦУМ, то обязательно покупали что-нибудь. К нашему появлению в магазине уже стоял хвост из людей, точно знавших, что здесь, на лестнице, будут что-то давать. Действительно, вскоре на передвижной прилавок выбрасывали дефицит: когда пододеяльники, а когда и кофточки. Дефицит завозили и в наш городок. Набежав однажды на прилавок со свитерами из акрила, мама ловко распределилась по очереди и купила три – себе, папе и мне, – хотя давали один в руки. Подходя к прилавку, она дважды меняла образ: сначала явилась как есть, потом надела платок и очки, в третий раз стерла помаду и распустила волосы из своей высокой прически, еще и колени подогнула, чтобы казаться ниже ростом. Когда мама пришла домой, простоволосая, со смазанной косметикой, папа даже испугался, не случилось ли чего. А ведь случилось! Свитер ему очень понравился.

Говядину следовало покупать возле Елисеевского.

– Рядом, в лавке, – объяснила тетя Маша, напутствуя нас перед выходом в город. Мама уже отражалась в елисеевских зеркально-фирменных витринах всем своим красно-коричневым великолепием, но никак не сбавляла ход. Мы рисковали проскочить ту самую лавку, и проскочили бы, если бы не безупречный мамин нюх на дефицит.

Собственно, из-за этой особенности наш первый выход на Невский проспект вообще не состоялся. Дело было накануне. Проводив на работу приютившую нас в Питере тетю Машу, мама, папа и я намеревались посетить Эрмитаж. А куда еще пойти в первый день пребывания в северной столице? Но по пути к остановке трамвая, на котором нам следовало поехать до ближайшей станции метро, мы споткнулись о новенький типовой торговый центр на улице Шотмана.

– Просто посмотреть, – бросила мама нам, не оборачиваясь, и вошла внутрь. Внутри совершенно безо всякой очереди на холодной витрине лежали скрюченные куски мяса.

– Галя, наверное, наборы по разнарядке, – шепнул папа, всегда пасовавший перед советской системой распределения.

Но маму было уже не остановить. Она принялась непринужденно расхаживать вдоль витрин, не выпуская из виду мясной отдел. Не более получаса хватило ей, чтобы определиться: мясо дают просто так, то есть всем буквально за деньги.

В итоге мы тут же вернулись в тети-Машину квартиру с авоськой полумороженного мяса. Дождались, пока растает, сварили его и съели. Когда пришла с работы тетя Маша, она тоже поела и сказала, что мясо надо покупать парнОе на Невском. Так, за едой и разговорами, сгорел наш первый день каникул в Ленинграде. Во второй день мы поехали на Невский, там нас пытался склонить к контакту представитель мира капитала, но мы не ударили в грязь лицом и купили парнОго мяса. Парного не хватило всем, приезжающим на Невский. Мы взяли последнее.

– С мясом в Эрмитаж не пустят, – огорчился папа. Он, видимо, надеялся, что нам не хватит, и мы все-таки пойдем в Эрмитаж. Но мы поехали обратно на улицу Шотмана. Опять варили и ели.