#14/1

Répression sanglante en Georgie. Seize morts et une centaine de blessés selon le bilan official, parmi les manifestants nationalistes (Figaro, 10 avril 1989) [28]

Посоветовал только оставить в машине кошелёк, взять с собой точное количество денег, но Шина отказался. Они просили 200 франков, но можно было договориться и на 150. Я собирался в ожидании съездить ещё в одно место, но Шина попросил подождать. Припарковаться я не смог, поэтому стал просто куролесить по кругу.

Rue Saint-Denis – длинная улица. Как ручеек, она вытекает из рю дё Риволи и течёт, если так выразиться (мысли, скорее, о гонорее, чем о ручье), параллельно бульвару Севастополь. Проститутки стояли, главным образом, в противоположном её конце, со стороны бульвара и ворот Сан-Дёни. Улицу Блондель описывал ещё Газданов (думаю) не только он. Там давно не было публичного дома, «адрес (которого) знали тысячи людей во всех концах мира, в Мельбурне и в Сан-Франциско, в Москве и в Рио де Жанейро, в Токио и в Вашингтоне». Там уже ничего не было. Её нельзя было даже назвать остатками былой роскоши. Она напоминала то, что остаётся после праздника в помойном ведре. Но некоторым остатки и сладки.

На рю Блондель башляли чудовища в шубах. Они фундаментально так фигурировали там, как в краеведческом музее, не хватало только постамента с табличкой: парижская проститутка четвёртой и пятой республик, проходной билет столько-то, инвалиды и пенсионеры обслуживаются вне очереди, детям дошкольного возраста вход бесплатный. Знакомые нергитянки, которых я брал время от времени, топтались, чаще всего, на улице Сант-Аполлин, в переулках  д’Абукир, рю Шенье и Saint Foy. Одну из таких подруг звали Кифà.

Это всё были улицы оптовых торговцев, сефардов и арабов. На перекрёстке рю Сан-Дёни и рю д’Александри, как часы, караулили молодые африканки. На перекрёстке Сан-Дёни и рю дю Кэр тусовались индийские мальчики, готовые на любую услугу. Их глаза были настолько порочны, что ни одна из работающих тут женщин не могла бы с ними сравниться. Маленькая улочка Геран-Буассо была так густо обоссана, что ей воняло даже на рю дё Тюрбиго. На следующей улице, дю Понсо, видимо, со времён Парижской коммуны, дежурили ветеранки особо пряного вида, тоже в шубах (даже летом). Некоторые из них были вооружены пыточным инструментом, главным образом, хлыстом для верховой езды. Эти были с ног до головы одеты в чёрную кожу и латекс.

Я потратил на рю Сан-Дёни вечность, знал тут всех весталок в лицо, всех до одной пигалиц пип-шоу. Часто не только их прозвища, но и настоящие имена, которые они таили от клиентов. Почти все деньги я тратил на эти дурацкие представления, на жриц дурного вкуса и скаредности.

Бросаешь монетку, шторка поднимается. Женщина, нелепо извиваясь, стараясь вылезти из кожи, раздевается в тесной круглой кабине со стеклянными стенками, напоминая ожившую рептилию в банке со спиртом. Смотришь, как она там вертится, пытаясь заманить тебя в отдельный салон. Я был там много раз, но ни разу не ушёл оттуда удовлетворённым, обогащённым, как сказали бы наши отцы. Я обогащался иначе, а эти места служили другую службу, они опустошали, именно в этом была их великая роль. Я таскался туда за опустошением, чтобы очиститься. Причаститься. Так раз в неделю ходили в церковь и публичные бани.

Этот опыт напоминал мне индустриальные зоны, устроенные на периферии городов. На обширных пустырях обычно располагаются крупные склады, дисконтные магазины, дешёвые гостиницы с однородными комнатами из пластика. Ругают их одноликость, безличность, предпочитая им классические отели, где всегда чувствуется запах предыдущих гостей. А мне нравится стерильный пластик и импонирует анонимность американских столовых. Там я на мгновение забываю, где нахожусь – во Франции, в Америке или ещё где-нибудь. Я дико люблю оказываться в этих зонах. Пространство, воздух, вокруг ни души. Болты и конструкции. Сваи. Куча энергии, кажется, вот-вот полетишь. Такого не бывает в окультуренных центрах, музеях и памятниках старины. Там все места уже заняты. Занюхано. Стоишь там, смотришь на фланирующих вокруг, обогащающихся духовно, стоишь и думаешь… знали бы только, где черпали вдохновение создатели той культуры, которой так восторгаются, из которой творят себе кумиров, на ком строят свою национальную гордость… знали бы, что такое эти художники, музыканты, ваятели… Нет большей пошлости, чем сказать, что важен не человек, а его искусство. Конечно, никому не нужны эти люди, раздражающие себя и других пизданутой необходимостью заниматься бесполезным делом. Эти алкаши, развратники, наркоманы и потенциальные убийцы, сумасшедшие, умирающие в нищете. И Христос никому не нужен живым. Нет его – и делай из него, что хочешь! Никто никому не нужен, нужно только то, что можно, взяв у другого, присвоить себе.