– Далеко не одно и то же, заметь (сказал Шина). Проституция не противоречила семье и, не составляя ей конкуренции, она с ней кульно сосуществовала. А сексфренд – это пердел не проституции, как предполагалось, а семьи. Ну, чё ж (сказал Шина загадочно), есть, значит, порох в пороховницах!

Я сразу не внял, не просёк его тайные смыслы. Злачных кварталов в Париже заморожено раз-два и обчёлся. Один на Монпарнассе, Rue de la Gaité. Крошки с того пирога, который лежал тут и пёкся, судя по книжкам и кинофильмам, в двадцатые и тридцатые годы. Теперь тут были театры и секславки. Этим удовольствие исчерпывалось.

В магазинах, помимо традиционной продукции, наваяли кабин с порнофильмами, там куковал и стриптиз по таксе. Но подходящие женщины выпадали так же редко, как и гениальные фильмы. Они вообще, кажется, не понимали, зачем это делают. Зарабатывали деньги, и всё. Души никакой. А тело без души – труп, как известно. Крутится, как шарик, в общей кабинке и тянет в приватный зазеркальный салон. И то и другое дико убогое, тёлки такие, что лучше их не видеть вообще, не то что в голом виде. Тем не менее, я выходил туда регулярно, как газета. Загадка.

– Палки кидаешь (опять Шина), а фигуры остаются, это тебе не городки. Смотри, какая попка с разрезом…

Шина кивнул на девушку, та пробегала по тротуару, пироги с начинкой торчали на чеку в разные стороны. Шина был глазастый, как дом, метил всегда только в самую сердцевину.

Далее. Rue Saint-Denis. Не короткая улица, начинается в чреве Парижа [25]. Когда я нагрянул, Центрального продовольственного рынка уже ни гу-гу (перевели в Ранжис), всё очистили и разбили на месте бывшей клоаки асептический парк. А раньше там (говорят) кипел и парился, вонял полный квартал, там модно было поужинать после напряжённой полуночи. Собирались торговцы, они расчехляли рынок часа в три-четыре утра (завтракали перед работой). Было делово, натурально, близко к телу. Мусор, шум, вонь, банды крыс, оголтелый материализм и, видимо, бляди, потаскухи доисторические. Бляди, о которых мечтал ещё граф Монте Кристо и Карл Маркс. Я представляю. Цирк (как положено) с запахом. Кухня порока и добродетели. Народные массы.

Теперь там задержался только один эротический театр, где баба могла сесть тебе голым задом на колено, а потом, лёжа у стариков на руках, попросить самого молодого из собравшейся публики воткнуть ей под жопу пластмассовый самотык в форме фаллоса, выполненного в лучших традициях социалистического реализма.

– Ты знаешь (сказал Шина), что меня интересуют только театры военных действий.

Далее. Вонючий проход, подворотня Будапешта у вокзала Saint-Lazare. Там пип-шоу, в котором у меня завелись знакомые, на этой улице я имел встречу с беременной проституткой из Алжира, которая, в конце концов, назвала ребёнка моим именем. Не банальная история, короче, если я и не всегда удовлетворял женщин, то всегда был им отличным собеседником. Кто-то даже увидел в этом признаки гомосексуализма (дескать, баб нужно драть, а не ебать им мозги).

На бульваре Клиши все зацвело в целлофане, лафа исключительно для туристов с неразвитыми потребностями и не оформившимися желаниями, особенно стрипбары. Танцовщицы весь вечер переходят из одного зала в другой, в то время как тебе, с помощью подсадной утки, чистят карманы. Представления повсюду одинаковые, без фантазии и огонька. Они были вульгарны не по содержанию (чего так хотелось), а по сути, женщины в этих местах были одна страшнее другой. Но обчистить там могли начисто. Я, во всяком случае, этого не избежал.

Слушая мой трёп, Шина не расстраивался, у него (говорит) появились соображения в связи с этим, впрочем, и мою информацию он собирался проверить. Ему казалось, что я просто не умею искать. Должно же быть в этом городе что-нибудь эдакое!