12-го мая, в отряд, расположенный в станице Вознесенской, прискакал с поста Подольского есаул С-в с донесением, что сборище, занявшее местность на огромном протяжении за Лабой, появилось против поста. Ругнул его недобрым словом В-в за личное появление в то время, когда он должен был следить до конца за самой переправой горцев, и велел мне удостовериться на месте о донесенном и докончить порученное С-ву.

Взяв с собой заводного коня и выбрав шестерых старых пластунов на добрых конях, к закату солнца я, со своей свитой, был уже на посту. Приняв команду над постом и осмотрев местность, я распорядился залогом секретов на Лабе, поставил две конные заставы, каждая под командой пластуна, послал нарочных на смежные посты с тем, чтобы с них было дано знать сигналом по всей линии. При этом даны были следующие приказания: 1) тот пункт, близ которого неприятель начнет переправу, должен производить каждые пять минут выстрел боевым снарядом; затем, оба ближайшие поста должны были делать то же самое через семь минут, а последующие, по мере удаления, через 10 и 15 минут; 2) осмотреть подъемные мосты и, в случае нападения и неустойки, заклепывать крепостные орудия и взрывать посты, гарнизонам же, присоединяться куда укажет необходимость; 3) усилить секреты и выставить конные заставы. Из этих распоряжений, основанных на приказаниях начальника линии, видно, что он хотел дорого уступить горцам свое детище, свое любимое создание – Лабинскую линию.

Начальник поста, подпоручик Бондаренко, и я, вооружившись подзорными трубами, забрались на постовую вышку и до самого света любовались дикой картиной табора горцев, видного нам как на ладони, при свете огней костров. Всюду мелькали тени, то ярко освещенные, то скрываемые пламенем и застилаемым дымом, волновавшимся как чадры восточных красавиц от налетавшего ветерка. Всю эту движущуюся панораму озаряла, полным блеском, полная майская луна. Казалось, самый ветерок, по временам заглядывавший под соломенную крышу вышки, как шаловливый барич под шляпку красавицы, доносил до нас букет роскошной кавказской флоры – и невольно мысли переносились в прошлое, былое невозвратное, навевая тихую безотчетную грусть… И настоящее, и будущее – все сливалось в призрачном фантастическом туман…

Но вот пахнул прохладой ветерок, предвестник зари, и вершины снежного хребта облились пурпуровым светом. Все выше и ярче являлись лучи; наконец, величавый диск солнца с вершин гор заглянул в ущелья, и седые туманы их, переливаясь и отражая радужные цвета, зароились как змеи, принимая чудовищные формы.

С появлением дня, как муравейник закопошились горцы и, как комары перед погодой, поднялись и начали собираться в кучки. Более тридцати значков развевалось в воздухе. Вся масса заколыхалась, двинулась к Каладжипской переправе и покрыла долину, как саранча.

Выстроив по фасам поста людей готовых к бою, я взошел на главную батарею. Передав пост и последние распоряжения Бондаренко, я оставался на посту до конца переправы. Едва передовые горцы спустились к воде, как грянул постовой единорог и вслед за тем глухо отозвались пост Шалоховский и укрепление Зассовское.

Во все время переправы горцев, длившейся более двух часов, с математической точностью раздавался каждые пять минут выстрел. Но вот сборище, точно чудовищная змея, виясь по окружающим отрогам Подольской горы, по левому ее откосу, миновало уже пост; главные массы наездников, столпившихся около зеленого значка Амин-Магомеда, поравнялись с батареей; однако ни один из джигитов не подъезжал близко, как бы пренебрегая незначительным постом. Признаюсь, не выдержала оказачившаяся моя натура этой оскорбительной невнимательности: приложив глаз к диоптру, подвинтив клин, я скомандовал… и навесно брошенная граната разорвалась над головой горцев, не ожидавших такого салюта. Перекувырнулось несколько всадников и коней, но сборище, не обращая внимания, продолжало двигаться вперед, спускаясь в долину Джелгетских высот, тянувшихся в направлении к станице Вознесенской и к Урупу.