– Ну все! На первый раз хватит, – командует врач, и руки Насти начинают наматывать бинты мне на лицо и голову.

– Потерпи, солдат, каждый день будем понемногу увеличивать время и нагрузку на глаза. А недельки через две просто будешь ходить с затемненными очками, как настоящий агент. – Врач смеется и легко похлопывает меня по плечу.

Мне сейчас очень хорошо. Я остался в живых, я вижу. Я иду на поправку! Я прозрел! Мне обязательно надо выздороветь. В душе нарастает приятная волна радости и волнительного ожидания того момента, когда можно будет совсем избавиться от бинтов. Надо жить дальше, надо вернуться в строй, надо учиться, совершенствуя свое мастерство и тренируя волю. Мне много еще что надо! Но сейчас я точно знаю, что избранный путь не будет столь романтичным и гладким, каким я представлял его себе еще несколько месяцев назад. Главное, уметь жить и возвращаться в строй. «Мастер боя – это мастер жизни», – вспоминаю я изречение одного из моих наставников. Теперь я это представляю чуточку лучше. Это ничего, ведь впереди еще практически вся жизнь, цену которой я только начинаю постигать…

Афганский синдром

Свистят в твоих строчках осколки, —
Кабул, Кандагар, Гиндукуш…
Слова в выражениях колки,
Навыворот раны из душ.
Лихая мужская судьбина
Свела с невеселой бедой,
А Родина, может, любила
Любовью своей неродной.
Но как в сновиденье кошмарном,
Разрушился замок из грез,
А кровь развороченной раны
Товарища била всерьез.
И вместе с остатком дыханья,
Ладонью закрывши глаза,
Ты, как на предсмертном свиданье,
Молчал, и катилась слеза.
Но не было стыдно за слезы
Мужские – их мало у нас,
Разрушились бывшие грезы,
Рассыпались в пыль или грязь.
И, руки в крови обагряя,
Пройдя через сотню горнил,
Ты, чести своей не роняя,
Друзей боевых хоронил.
А метина в центре затылка
У самого честного вдруг?
Цветы и пустая бутылка,
Порочный и замкнутый круг…
Но всё пронеся сквозь проклятья
И ложь, сквозь жлобизм и угар,
Ты вышел, очищенный счастьем,
Вновь сердцем встречая удар.
В развалинах старой системы
Остались и злато, и хлам,
Нувориши, словно гиены,
Кровь с гноем сосут пополам,
Идиллия с прагмой смешалась,
А орден в ладони зажат,
Ничто никому не досталось,
Лишь слава в осколках гранат,
Лишь пули из плоти дрожащей, —
И кровь – как позор из души.
От мысли, в пространстве летящей,
Мы мыслим! Мы живы! Пиши!
06.06.1995

Выстрел

Этюд почти по Пушкину

Металл, искрясь, выбрасывая фонтанчики и снопики искр, желто-оранжевой жаркой струей стекал из большого ковша в форму и, мутнея, словно запотевшее в них зеркало, замирал в фиксированном виде. Другие формы медленно двигались по транспортеру, и в них так же медленно остывал металл, замирая, словно из него уходила жизнь, еще недавно бившая в нем ключом. Но это только казалось непосвященным. Застывшая масса приобретала звонкость и жесткость, заложенную в нее еще в домне. Теперь оставалось только ждать, куда отправится каждый из фрагментов застывшего металла и во что воплотит их человеческая мысль.

Его величество выстрел
Оружие. Такого оружия пока ни у кого нет

Катки прокатного стана привычно и монотонно выдавливали из раскаленного до оранжево-красного цвета бруска металла листы именно той толщины, которая соответствовала изощренному замыслу хитроумного человека-творца, так и не раскрывшего до конца своих секретов тому материалу, из которого что-то мастерилось, и чего самому материалу не полагалось знать.

Тяжелые прессы равномерно и как бы нехотя выгибали из пластин разнообразные профили, придавая им вытянутые и несколько обтекаемые формы с какими-то выемками, прорезями, пазами, выступами и другими вариантами изящно-технологичного рисунка.