С этих пор жизнь Леонида обрела новый смысл, а также новый, ещё более выраженный вкус. Заматывая очередную порцию еды в кокон, паук теперь напевал непременное "наша служба и опасна и трудна", не обращая внимания на протестующий бубнеж своей добычи. Раньше он имел обыкновение если не говорить с залетными гостями, то хотя-бы пробовать такое. Неблагодарное занятие, однако, это было. Мухи никогда не понимали его благих намерений поговорить за ужином, и только истошно вереща на недоступных человеческому уху частотах, пытались рвать плоды его ежедневных рутинных трудов. Все-таки сказывалось отсутствие соседа, навеки сгинувшего в унитазе, ну да теперь это и не было бедой. С врагами что говорить? Все равно ничего умного они тебе не скажут.

На дворе была середина лета и жрать теперь приходилось даже через силу, но Лёня справлялся, и после очередной линьки его, как выразился один из людей, "жопу" разнесло до прямо-таки грандиозных размеров. Крестик на ней смотрелся тоже очень ново и органично, свежий и белый. Лёня теперь чём-то напоминал разжиревшего генерала вермахта, со свежезаслуженным железным крестом, красовавшимся, правда, где-то на не слишком подобающем месте.

Люди, как всегда, сновали в его комнату и обратно, не удостаивая его ни похвалой, ни даже взглядом. Поначалу Леню это мало заботило, но со временем обретенный им пыл гас, а стройную теорию о смысле существования пауков понемногу подтачивал тонкий червячок сомнений, конкретно не давая покоя. И вот однажды, нажравшись до такого осоловения, что даже через силу уже не получалось, Леню вдруг осенило. Ведь если гора не идёт к нему, то двигаться надо самостоятельно! Нечто внутри подсказывало, что не всякий человек знает о возложенной на него миссии, и нужно искать людей, схожих с теми, предыдущими. Он терпеливо ждал знака, тщательно вглядываясь в двуногих, и буквально через пару дней он его действительно получил.

В сортир зашёл человек. По размерам он был поменьше, чем те двое, но паучьи лапы на голове были длиннее, место, где у людей находится головогрудь, было раздвоенным, округлым и большим, а самое главное – на месте между этих округлостей как раз и был знак. А именно – крест. Почти совсем как у него, он сверкал и красиво поблескивал каким-то металлом.

"Наверное, за особые заслуги" – решил про себя Лёня и начал лихорадочно раздумывать, что же ему все-таки делать. Двуногое между тем, не смотря на все свои знаки отличия, вело себя вполне заурядно, восседая с задумчивым видом на Вратах Смерти, и даже не глядя в его сторону. Нужно было действовать. Первой мыслью было шлепнуться человечице прямо на голову, но он быстро её отмел как неподобающую, слишком уж наглую, да и страшноватую, говоря откровенно. А вот следующая показалась весьма удачной, хотя и тоже дерзкой.

Закрепив страховочную нить на одной из радиальных, он медленно стал спускаться вниз, попутно продлевая паутину посредством собственного веса. Он точно вымерял направление и оказался на уровне лба двуногого, за все это время так и не поменявшего позы. Продумать заранее собственную речь он, естественно, не догадался, поэтому ляпнул первое, что пришло на ум.

– Служу человечеству! – рявкнул он как мог громко, по паучьим меркам, приложив лапку к педипальпам и мерно покачиваясь из стороны в сторону.

Сначала, вроде – бы, ничего не произошло. Потом существо подняло на него глаза. Они, в смысле глаза, и без того выпученные и напряжённые, теперь вовсе полезли из орбит. Ворота Смерти гулко ухнули, звук был чем-то похож на тот, когда в них угодил Иннокентий, только в сотни раз мощнее. Паукоголовое издало протяжный вой, запрыгнуло на белый бачок, располагавшийся позади Врат и, замахав руками, вжалось в стену. Орать существо не перестало даже когда Лёня, повинуясь первобытным инстинктам, от страха сделал то, что обычно делают все пауки – кругопряды, когда чувствуют, что приближается неминуемый пиздец – поджал лапки и полетел на холодный кафель, теперь уже надеясь только на удачу.