В тот день, поднявшись со своей кровати, все еще слабая, бледная и осунувшаяся, я по-новому посмотрела на своего, точное название, сожителя Вадика… Морок чужого мнения растаял, и передо мною предстал, как в день знакомства, обычный парень, не плохой и не хороший, с мальчишечьим представлением о мироустройстве, легко и просто плывущий по течению, сворачивающему и закидывающему в известные берега ежедневными дружескими назвонами подсобить, сопроводить, потусить, поехать на рыбалку, отремонтировать микроволновку… Чьи мысли сводились лишь вкусно покушать, классно провести вечер, здоровски гульнуть, суперски отдохнуть, круто отжечь… Если я вписывалась в формат этой легковесной карусели, утянувшей моего парня в свой круговорот, – хорошо, если нет – ну что ж, в следующий раз…

Вывод напрашивался сам собой – это был не мой мужчина, я была не его женщина. Как бы сказала педагог Галина Ивановна (скоро и о ней): «Главное, себе не врать». Как сказала бы сексопатолог и ворожея Аннушка: «Срок годности нашей любви истек». И спасибо, что мы не успели начать выполнять тот длинный список, который обязательно бы привел наши жизни к краху.

***

В тот вечер вернувшись с работы, Вадик впервые не смог посмотреть мне в глаза… А я впервые прочла его как открытую книгу, точнее, как бесплатное приложение к моему роману… И совсем не нужно было быть гадалкой или психологом, чтобы понять: пришло время расстаться… и дело было даже не в скоропостижной измене с какой-нибудь одинокой юбкой.

– Неужели ты поверила сказкам какой-то сумасшедшей толстухи, которую знаешь всего-то месяц? – кричал Вадик, не в силах выдержать мой взгляд. – Веришь россказням каких-то проходимцев, собираешься разрушить то, что мы, между прочим, вдвоем строили эти два года!

Меня очень удивили тон, крик, бегающий взгляд, ведь я еще не успела изложить моему дорогому симпатяге свои умозаключения. Вместо этого подошла к зеркалу и всмотрелась в свое лицо, находя его действительно новым и странным: то ли из-за болезни, а может быть, по другой причине, взгляд как-то обострился, стал пронизывающим, легкий свет в нем померк, осела некая сосредоточенность… Мне даже самой с трудом удавалось не отвести глаза, лицо менялось на ходу, проявляясь чьим-то чужим, суровым, решительным… Даже бестолковый Вадик прочел на нем то, что только формировалось у меня в голове.

– Не понимаю, чего ты хочешь? – все не унимался он, беснуясь на кухне. – Хочешь печать в паспорте? Этого тебе не хватает? Чтоб обрадовать твоих подружек? Ну хорошо, давай поженимся! В чем проблема? Да хоть завтра!

Я усмехнулась – надо же, как молниеносно, одним лишь волевым потугом работает сила намерения…

Повисло молчание. Пыл молодца утих, и он, к моему удивлению, упал на колени и стал просить:

– Беллочка, прости меня. Прости, пожалуйста! Это была ошибка, дурость, глупость… Я сам не ожидал, сам расстроился… – сбивчивые фразы не меняли правду, лежавшую на поверхности. Но все это было уже неважно…

– Встань, Вадик, не позорься…

– Беллочка, ты моя любовь… Правда! Моя радость! Моя отдушина! Только ты меня понимаешь… даже больше, чем я сам себя, – он зарыдал. – Не бросай меня, прошу… Я без тебя умру…

– Да ну что ты, Вадик! У тебя еще будет очень много хороших мамочек, намного лучше, чем я… – я искренне жалела упавшую духом каштановую симпатичную головку с модной стрижкой, намереваясь сегодня же звонить финдиру и сообщить о вакантности места. – Видишь ли, это я больше не могу быть мамой, самой бы найти того, кто бы стал мне папой…

Слезы Вадика просохли, однако он так и не смог посмотреть мне в глаза, из чего я сделала вполне положительный вывод, утешающий самоуважение, что любовь с этим милым душкой не была напрасной, все-таки капля совести имелась в этой легковесной голове, вскорости обретшей счастье в крепких руках и на крепкой шее, способной выдержать вес взрослого мальчика, финдира. Но это была уже совсем другая история…