После этого прошло несколько времени, и я опять не видал Александра Ивановича в палатке. Через месяц мне мелькнул Александр Иванович на площади, около Куриной балки, совершенно в другом костюме, нежели я привык его видеть; совсем не тот Александр Иванович, каким он был в феврале. На нем был легонький короткий сюртучок; серая шляпа с большими полями и с кисточкой; концы цветного галстука весело развевались по воздуху. Вся физиономия его изменилась: он казался моложе, каким-то воздушным и порхающим.

Затем я не видал его до 4 августа.

Базар также раздвинулся и увеличился. Нашлись соперники Александру Ивановичу, устроившие точно такие же лавки и палатки. Землянок вокруг прибавилось втрое.

Явившись к дежурному генералу, я стал просить о квартире. Квартир вовсе не было. Их импровизировали сами офицеры из солдатских и матросских землянок. Мне указали одну, подле штаба, над бухтой, и в то же время предложили поместиться на фрегате, против Северной балки. Землянка была ни на что не похожа: сыра и вдобавок уже занята двумя офицерами. Они теснились в трех маленьких каморках вместе со своей прислугой.

Куда же тут было поместиться еще мне, и притом с двумя людьми? Я в раздумье пошел на фрегат. Надо было перелезть две горы. Фрегат, окруженный транспортными судами^>38, стоял в небольшом заливе, неподалеку от 4-го номера. Я прочел: «Коварна». Странно теперь произнести мне это слово, имеющее и русское значение^>39. Тихо было на судах; они казались совершенно пустыми. Я не умел с непривычки разглядеть вахтенного, так же точно, как не умел кликнуть лодку. Это исполнил за меня какой-то матрос, сидевший у пристани, тогда еще спокойной и пустынной. Лодка подошла, я переехал и спросил командующего. Явился офицер, очень молодой человек, и показал мне несколько кают, отличавшихся, как небо от земли, от душной и сырой землянки, которую я только что оставил. Тут не могло быть колебания в выборе. Я воротился на станцию очень довольный, что имею квартиру. Сейчас же послал на базар нанять телегу; телегу наняли за 75 копеек; я положил мои вещи, а сам пошел с людьми пешком. Расстояние было около версты. Когда мы, или, лучше сказать, наши вещи, подъехали к пустой пристани, где ровно ничего не было, кроме торчавшего из земли якоря да сваленных в кучу ядер, – люди мои удивились и посматривали по сторонам, ища жилища. Я объявил им, что мы будем жить на корабле.

– На корабле? – повторили они и призадумались.

Это было так ново, так странно… и кажется, им не понравилось. Я сел в поданный туз^>40, а за людьми и вещами прислал двойку, и мы перебрались на фрегат. В бухте в это время развело сильное волнение, и людей моих тотчас же укачало. Кучер выпил водки и поправился, а человека я должен был послать на берег. На меня же качка не имела никакого влияния.

Итак, я поселился на фрегате. Прежде всего занялся я раскладкой моих вещей в каюте, в которую ход был из кают-компании, большой комнаты на нижней палубе, с освещением сверху. Русский человек не любит тесноты; я разложился по-помещичьи: в каждом ящике (а их было довольно много: четыре в кушетке, два в шкапу и четыре в комоде) у меня что-нибудь да лежало, хоть два листа бумаги.

Сверх моей каюты я мог пользоваться также и капитанской, потому что капитан с нами не жил: он командовал в это время Константиновской батареей, а наш командующий занимал простую офицерскую каюту.

Капитанская каюта была светлая, большая комната с окнами, тогда как офицерские каюты имеют не окна, а иллюминатор – круглое стеклышко, прикрепленное к особенной распорке, которая вынимается вон.