Закончу и я. Надо кончать свою работу49 и тогда садиться за экзамен.

Боже, я никогда не кончу курса?.. Это меня приводит в отчаяние! «Работа» настроила меня на такой лад, что я с ужасом думаю об экзаменационных книгах. Вообще, эти две вещи я совмещать не могу и потому в большинстве случаев не делаю ни той, ни другой: за одну не позволяю себе браться, пока не кончу курсов (вот, курс не выдержала, «сорвалась»). К другой не могу себя принуждать без того, чтобы не впасть в меланхолию.

27/XI. «Работа» кончена и сегодня или завтра будет отдана Пругавину. Что-то будет, что-то будет!..

А вот с другой работой так история! Прихожу вчера в Академию наук повидать Нестора Александровича Котляревского50.

[…]51

Собираюсь уходить:

– Постойте минуточку. Ответьте мне только на один конфиденциальный вопрос.

Подходим к окну в маленьком старом конференц-зале с портретами.

– Что такое Лидия Семеновна52 собой представляет?

Я удивлена и сначала не понимаю, в чем дело.

– Да видите ли что. Она мне прислала свою рукопись – помните, я еще посадил ее при вас? Я не знал, что вам ничего не известно. Ну, читал я ее, читал, и, право, не знаю теперь, что с ней делать. Несколько страниц там, правда, недурны и написаны с подъемом, а все остальное никуда. Я ей и посоветовал выписать только их. Теперь она мне их прислала опять, и мне хотелось бы знать, очень ли на нее подействует, если ей рукопись будет возвращена. Как, у нее большое самолюбие?

– Думаю, да. Впрочем, она в большой мере чудачка.

– Это последнее заметил и я. Но дело в том, что я совершенно не представляю себе, что я могу сделать с ее рукописью? Теперь я послал ее в одну редакцию; если оттуда вернут – пошлю в другую, но больше я ничего сделать не могу. Как бы вы ей это как-нибудь передали?

– Да, это будет жаль, тем более что она уверена, что то, что вы признали годным, уже действительно хорошо и, значит, имеет шансы быть напечатанным. Конечно, как-нибудь подготовить ее к этому я могу, а только это неприятно.

Я ушла.

А чудачка эта Ли, действительно! И как курьезно она с этой рукописью поступила.

28/XI 1911 г. Перебирала сегодня отцовские бумаги и нашла среди них свой старый перевод с французского «Черной дамы», сочинения для детей неизвестного автора. Я сделала его еще будучи в гимназии и отправила к отцу в первый год его приезда в Петербург, в надежде, что он его устроит куда-нибудь. Конечно, он его, верно, никуда и не показывал, т. к. перевод, вероятно, достаточно плох. Сейчас нет охоты перечитывать53.

И еще перевод с немецкого Фортлаге «Изложение и критика доказательств бытия Божия»54. Это уже труд первого лета по поступлении на курсы, но тоже, верно, плох невозможно, т. к. от философии я еще тогда только начинала вкушать, и воображаю, какую галиматью там напереводила!

Для чего держал их отец так долго у себя?55

Только что отнесла Пругавину свою рукопись и как-то совершенно спокойна. И к чему только была эта таинственность, это название «Работа», чуть ли не с большой буквы и уж конечно в кавычках! Терпеть не могу в себе этой манеры заигрывать; в особенности с собой она глупа. К сожалению, она даже является одним из признаков…56

После обеда. А говорил мне старообрядец на пароходе вот что приблизительно:

– Ты хочешь поговорить со мной? Изволь, милая; только приди попозже, я теперь не свободен.

Оказывается, старик молился.

Часа через два спускаюсь опять в 3‑й класс и нахожу старообрядца на прежнем месте. Он уже отмолился и складывал лестовку57.

Было душно. От машины воняло, и махорка прибавляла свое. Пассажиры осматривали меня с недоумением: «Чего, мол, такая пришла; что ей тут надо?»