Бороться с тяжёлыми мыслями, не пускать их в себя и не верить им. А для начала просто научиться ни о чём не думать.

Вера не зависит от настроения и молитва изменяет настроение.

Не просто мне. Душа устаёт. Сознание загоняется в узкую щель. Но чувствую, что работа эта очень полезна для меня. Только хвататься надо за Бога, учиться молиться, по-настоящему, а то щель захлопнется и будет мрак. Чрезвычайно важен масштаб переживания жизни. Это свобода души. А душа свободна для Света Божьего. Всё встаёт на свои места, когда думаешь о смерти и посмертии, даже о старости.

По радио передавали песню Анжелики Варум «Время пингвинов и бабочек». – «Когда вернётся то, что казалось безвозвратно потерянным», «Хоть немного Солнца над грешными льдинами», – слышится мне. Думается о смерти. Всё изменится с нею. И может быть страшно. Каким осторожным нужно быть сейчас! Смерть любого человека возвышает свидетелей её или даже просто услышавших о ней. Вместе с разлучением от тела, через которое так связаны мы с материальным, грубым и плотяным, наступает освобождение от грубого и возвышение к абстрактному и тонкому, которое становится конкретным и ясным.

С 6 сентября меня переводили в Лыткарино. Это небольшой городок (порядка 100 тыс. населения) в Московской области, недалеко от Люберец. Дорога туда занимала час сорок – час пятьдесят, оттуда – иногда дольше, потому что приходилось ждать электричку. Под конец я приноровился и ездил оттуда только на маршрутке до «Кузьминок», не ждал, когда нас, рабочих, повезут на «Газели» в Люберцы на электричку (а то это бывало и в 8, и в 9 вечера, и позже). На дорогу в месяц уходило около трёхсот рублей. Получал же я там первые три месяца 1500, в декабре – 2100 и последние 3 месяца – 2200 рублей. Всего я туда проездил 7 месяцев. Первое время работали все субботы, одна за другой. Первые месяцы возвращался домой в 10—11 вечера, иногда позже. А на следующее утро – в 7^>10 выход. Общение с Алесей сводилось к минимуму. Помню, как в свой первый рабочий день я узнал от Миши, что уезжать с этой работы домой – даже не наука, а искусство. С великой грустью я наблюдал, как наступало 6 вечера, формальный конец рабочего дня, а никто в цеху не прерывал работы. 7 вечера, 8 вечера… Ни малейшего признака окончания рабочего дня. Я понял, что теперь буду жить здесь. В тот день мы ушли с работы в 9 вечера. И в последующие дни это было нормальным, обычным временем ухода с работы. Те недели сильно ослабили мою привязанность к моему дому. Только ближе к Новому Году я стал приезжать домой часам к 9 вечера и считал уже это великим благом. Последние же месяцы я всё-таки уходил с работы в 6 и к 8-ми был дома, иногда даже чуть раньше. Иногда я даже успевал вечером немного пописать. Но первое время писал я только по выходным. Там было сильно похоже на армию. Даже наш начальник, Алексей Геннадиевич (Савин, однофамилец директора «Кометы») был в прошлом старшиной, и армейская закалка была в нём очень сильна, что было хорошо видно по его сверхнапряжённой и насыщенной трудовой и деловой жизни. И его отношения с подчинёнными сильно напоминали армейские отношения старшины с рядовыми, вплоть до шуток и мер по воспитанию. Но здесь была ещё и работа, и выгода, и деньги. Мы делали всё: и вставляли стёкла в окна, и ставили «вытяжку» в мороз на улице, и красили высоченный потолок валиком и балки с трубой «вытяжки» – кистью со стремянки. И, конечно, обслуживали свои «лазерные комплексы». Иногда за весь день удавалось посидеть только в обед за едой и кое-где в дороге. Уставал, как собака. Понедельник – подвиг, вторник – великий подвиг, среда – я выматываюсь, четверг – прихожу полумёртвый, в голову лезут тяжёлые мысли, пятница – просветление, усталость, на всё наплевать (на что можно наплевать). Суббота (часто была и она) – продолжение пятницы, полувыходной, конец рабочего дня – в 4—6 вечера. Когда человек устаёт, ему бывает нужно посидеть или полежать. У меня такой возможности не было. Изо дня в день, из недели в неделю. Столпников вспоминал. Не унывал. Не верил даже самым унылым сценам, через которые приходилось проходить (особенно, помню, утром в раздевалке вместе с рабочими). Рабочих тех не забуду никогда. Наш народ… С матом, пьющий, простой, меткий в слове, дети без призора, без ласки, без смысла, без света… Спаси и помилуй их, Господи!