Инесса Павловна, пятидесяти трех лет от роду, всегда была человеком идейным. Она относилась к той интеллигентной прослойке перестроечного поколения, которая жила высокой моралью, деля мир на черное и белое. Срединного пути, увы, не существовало. Именно поэтому, когда в этом учебном году к маме в группу попал сын одного очень влиятельного человека, у нее начались реальные проблемы.

У мальчика не было никакого стремления к учебе как таковой, а по-английски кроме yes и no он мог воспроизвести лишь несвязные цитаты из песен 5 °Cents. Однако директора такое положение дел нисколько не волновало, а волновали его дополнительное финансирование школы и возможность сделать ремонт в актовом зале. К сожалению, Инессе Павловне такое quid pro quo было непонятным, и она упорно не хотела «рисовать» пятерку ученику, родившемуся с золотой ложкой во рту. В ее понимании он, не только не владевший языком Шекспира, но и – самое ужасное – не хотевший хоть как-то это исправить, не мог быть удостоен даже тройки. В ноябре, когда дело близилось к концу полугодия, директору стало понятно, что останется либо Инесса Павловна, игнорировавшая настойчивые просьбы сменить гнев на милость, либо дополнительное финансирование. Для руководства выбор был очевиден. Маму не просто уволили, а подставили так, что после этого ни одна приличная школа не взяла бы ее на работу.

Как ты понимаешь, мой безмолвный друг, эти обстоятельства не добавили радости к нашему и без того незавидному положению. Но хуже всего было вот что. Квартира, в которой мы проживали втроем: предпенсионного возраста мама, я, студентка третьего курса филфака, и младшая сестра Сонька, ученица девятого класса, – так вот, квартира эта была ипотечной. И каждый месяц мама вносила за нее кредитный платеж. Но как быть в этом месяце, когда мы лишились главного источника дохода? Этот вопрос повис над нами дамокловым мечом.

От папы ждать помощи не приходилось, так как, по маминым словам, после развода он пропал без вести. Так ли это на самом деле, мы не знали, потому что родители развелись при странных обстоятельствах. Году эдак в 1999 отцу предложили хорошую должность в ведущем вузе в Нью-Дели, да еще и с проживанием. Отец был крупным лингвистом и индологом. Мне на тот момент было десять, а сестре – пять. И перспектива переехать в другую страну нам казалась потрясающей. Но мама посчитала иначе, и родители вскоре развелись. Деталей никто из них никогда не рассказывал. Уезжая, папа оставил маме единственное, что у него было, – тринадцать квадратных метров в коммунальной квартире. Первое время отец звонил и помогал маме, но через год что-то случилось и он перестал выходить на связь. Мама пыталась писать в Делийский университет, чтобы хоть что-то узнать, но ответа мы так и не получили. Поэтому после приватизации в 2000 году Инесса Павловна продала комнату и взяла в ипотеку скромную двушку в панельном доме далеко за МКАДом.

После развода мама изменилась. Между бровями у нее пролегла глубокая морщина, выражение лица сделалось страдальческим, и она полностью ушла в работу. Не могу передать, как было грустно терять отца, но еще больнее становилось от маминой отстраненности.

И почему-то обиднее всего было за Соньку. Погруженная в себя, мама ее будто не замечала. Я же с самого начала понимала, что это особенный ребенок. Иногда, когда мы засиживались вдвоем с ней на кухне за уроками, мне казалось, что никакой маленькой девочки никогда не было и что она уже сразу родилась взрослой, – настолько меня поражали ее проницательность, острый ум и невероятная для ребенка тяга к познанию. Сестра росла вундеркиндом, хотя у этой медали была и обратная сторона. Соня была далека от простых человеческих радостей, считая друзей или кино пустой тратой времени. Она делала только то, что могло принести пользу, идя к четко поставленной цели: поступить в Сорбонну. Исключением была наша с ней дружба. Будучи предоставлены сами себе, мы и не заметили, как сильно сблизились.