Кардиологи – аристократы медицины. Кардиологическое отделение – элита больничного мира. У них каталки для лежачих, кресло-каталки на все случаи жизни, даже с дырками для интимных надобностей. Сюда так просто не попадешь, но вот Почтальон попал. На самом деле он был военным штабистом. Во всяком случае так отрекомендовался мужикам в палате. Те ему не поверили и приняли за кагэбиста.

– Не-е-э, – многозначительно изрек Корней Пчелкин. – Никакой он не кагэбист. Нутро у него хлипковато для железного Феликса, да и болтает много… Выше партработника районного звена и не тянет. – Вот так умно брякнул Корней, где-то вычитанный текст. – Одно слово, Почтальон.

Вообще, Пчелкин с детства был мастер давать прозвища. Некоторые из них прилипали так, что казалось никто уж и не помнил их фамилию. Пацаны сживались со своей кликухой так, что и не представляли себя без хлесткого прозвища. Кто бы мог подумать, что во дворе у долговязого Матроса когда-то была фамилия Комаров. Так бы и быть ему до скончания века никчемным Комаром, если бы не Пчелкин.

Комар тогда только пришел в класс и держался особняком. Но Корней знал, что они живут в одном дворе, но виду не подавал, присматривался. Потом они познакомились и Пчелкин стал захаживать к Комару поиграть в «очко». Не то, чтобы он очень любил карты, но ему иногда везло. Точнее сказать, после мелких проигрышей судьба вдруг неожиданно поворачивалась к Корнею и он срывал куш.

В классе Комар все еще сидел один, на первой парте в крайнем ряду и отдувался за всех и при устных опросах, и на письменных контрольных. И вот однажды, получая очередную двойку Комар заплакал. До этого из-за оценок никто в классе из пацанов не плакал. Да и Комар плакал не за оценку, а от обиды, что как новенький всегда первым принимает за всех удар на себя. Тут Пчелкин, как мастер реплик с места, юморно разрядил неловкость момента.

– Ну вот, Матрос и дал течь!.. – Все захохотали. Больше всех заливался Шкот, заражая своим смехом остальных. У него вообще был очень заразительный смех, ну просто не остановиться. Смеялся и Матрос, тыча пальцем на умирающего от смеха Шкота, а девчата утирали слезы от забористого смеха пацанов.

– А почему Матрос, – едва оправившись от смеха спросил Шкот.

– Да он говорил как-то мне, что хочет стать капитаном дальнего плавания… – и не дав договорить Корнею, Шкот вновь залился еще большим смехом, вовлекая в эту всеобщую пучину неконтролируемого ржания весь класс и даже строгого учителя.

– Ка-ка-капитан, га-га-га… Ма-а-трос, га-га-га… Да-а-льнего пла-ва-а-ния-а-а… Вот умора-а-а, – продолжал гагатать громче всех Шкот, а вместе с ним и весь класс.

Вот и в отделении кардиологии кличка к Почтальону прилипла сразу. Одни думали, что это из-та того, что он целый день строчил какие-то письма, делал бесконечные расчеты, записи и т. д. Другие, за то что он постоянно посылал мужиков-курильщиков в магазин то за пакетом для бумаг, то за тетрадкой. Причем эти походы стали своего рода бизнесом. На выделенную Почтальоном сотню мужики покупали сигарет, а на сдачу пакет и очередную тетрадку.

Когда дешевые сигареты кончались, то сотни на тетрадку не хватало и Почтальону приходилось ждать пару дней. Занимались мужики этим скорее со скуки, дабы развлечься. Почтальон платил им тем же. От лекарств, а может от больничной еды у него периодически случались запоры. В эти ночи не спало почти половина отделения. Медсестры пичкали его слабительным, от чего Почтальона раздувало еще больше.

В один прекрасный день в палату к Почтальону подселили глуховатого Хозяйственника. Их непрерывные дискуссии начинались под вечер и не заканчивались порой даже за-полночь. Корнею Пчелкину нравилось засыпать под их непрерывное бормотание. Он и дома спал под телевизор, но Почтальон переплюнул всяких Гордонов с Соловьевыми вместе взятых. Темы у него менялись сиюминутно, сразу как только он уличал собеседника в «некомпетентности по данному вопросу». Глуховатый Хозяйственник поначалу не успевал реагировать, а потом и вовсе перестал переспрашивать. Гнул своё, чем раздражал Почтальона и тот замолкал.