Я неоднократно говорил: если бы кораблекрушение, бедствие, случившееся на море, или другой необходимый случай вверг меня к японцам в руки, то я никогда не роптал бы на судьбу свою, и все несчастия самого ужасного плена переносил бы равнодушно, но я сам добровольно отдался им. От чистого сердца и от желания им добра поехал я к ним в крепость как друг их, а теперь что они с нами делают? Я менее мучился бы, если бы был причиною только моего собственного несчастия; но еще семь человек из моих подчиненных также от меня страдают. Товарищи мои старались меня успокоить. Господин Мур заметил, что меня мучит честолюбие, зачем я допустил японцев обмануть себя, и советовал мне вспомнить многие примеры в истории: что люди во всех отношениях несравненно выше меня сделались жертвою ошибок, подобных моей, как то: Кук, Делангль, князь Цицианов и прочие. Но я находил разность между их жребием и моим: они мгновенно были умерщвлены и ничего после не чувствовали, а я живу и терзаюсь, будучи виною и свидетелем страданий моих товарищей и своих собственных.

13 июля на рассвете остановились мы подле одного небольшого селения завтракать. Жители со всего селения собрались на берег смотреть нас. Из числа их один, видом почтенный старик, просил позволения у наших конвойных потчевать нас завтраком и сагою, на что они и согласились. Старик во все время стоял подле наших лодок и смотрел, чтобы нас хорошо кормили. Вид его лица показывал, что он жалел о нас непритворно. Такое добродушие и внимание к нашему несчастию в постороннем человеке весьма много нас утешило. Мы стали о японцах лучше мыслить и не считать их совершенными варварами, презирающими европейцев как каких-нибудь животных.

После завтрака опять потянули наши лодки вдоль берега далее. День был прекрасный, тихий, мрачность вся исчезла, и горизонт сделался совершенно чист. Все соседние горы и берега были весьма ясно видны, в том числе Кунашир и берега, образующие ужасную для нас гавань, мы очень хорошо могли отличить, но «Дианы» нашей не видали. Я, с моей стороны, и не желал ее увидеть: вид сей, если только можно, еще увеличил бы грусть нашу. Часа за два или за три до захождения солнца мы остановились при небольшом числе шалашей, обитаемых курильцами. Тут японцы вытащили обе наши лодки на берег, а потом, собрав великое множество курильцев, потащили их со всем, с нами и с караульными, на гору сквозь кусты и небольшой лес, очищая дорогу и уничтожая препятствия топорами. Мы не могли понять, что бы могло их понудить тащить на гору такой огромной величины лодки[28].

Мы думали, что они, увидев нашу «Диану», идущую к берегу, и опасаясь, чтобы русские на них не напали и нас не отбили, по свойственной им трусости хотят спрятаться. Но вскоре после того дело объяснилось. Подняв лодки на самую вершину довольно высокой горы, начали оные спускать на другую сторону и спустили в небольшую речку, весьма много похожую на искусственно сделанный канал. Всего расстояния тащили они нас от трех до четырех верст. В это время у матроса Васильева пошла из носу кровь, и с таким стремлением, как из открытой жилы. Мы просили японцев ослабить на нем веревки, а особливо около шеи, но они нимало не внимали нашим просьбам, а затыкали ему нос хлопчатой бумагой, но когда приметили, что средство сие не могло остановить течение крови, тогда уже ослабили веревки, и то очень мало. Такая их непреклонность хоть к малейшему нашему облегчению изглаживала из мыслей наших доброе о них мнение, которое мы начинали было иметь по поступкам некоторых частных людей, и мы опять считали их самыми жестокосердыми варварами.