Летом в Миллерово прилетали из Мячкова большие и поменьше начальники, устраивали длинные и шумные собрания, понося нас за отказы аппаратуры. «Вот если у нас что-нибудь», – гремели большие начальники. «Это был бы скандал на весь ГВФ!» – подпевали начальники поменьше. И ведь накаркали! Не успели они скрыться за горизонтом, как в один злополучный день это «что-нибудь» и случилось. В этот день диспетчер аэропорта в Миллерово принимает от обоих наших самолётов две загадочные радиограммы. От одного борта: «На борту тяжело больной без сознания, предположительно инсульт. Срочно вызовите скорую прямо на стоянку нашего борта. Предупредите городскую больницу о поступлении этого больного, чтобы были готовы оказать немедленную помощь. Прибудем через 10-15 минут». Кажется, всё ясно, но как, летая на съёмке, они умудрились подобрать тяжело больного? После посадки самолёта и отправки больного в больницу всё прояснилось. Больным оказался пилот, потерявший сознание не раньше и не позже, а в момент спуска самолёта в овраг. В самолёте было очень жарко, и пожилой пилот время от времени поливал себе голову из бутылки тёплой уже водой. Когда пилот потерял сознание, самолёт был сильно наклонён вперёд, он сполз с сидения и всей своей немалой массой сдвинул стойку штурвала вперёд до упора, приведя самолёт в такое крутое пикирование, что через секунды он бы врезался в землю. Так и случилось бы, но на правом сидении был штурман, человек молодой и недюжинной силы, летавший в войну истребителем и привыкший действовать мгновенно. Он перехватил управление и дал двигателю большие обороты. Бортмеханику приказал любой ценой втащить бесчувственного пилота и постараться посадить его в кресло. Стремительный подъём самолёта с большим ускорением не только предотвратил неизбежную катастрофу, но и помог бортмеханику справиться с нелёгкой его задачей. Дальше штурман передал диспетчеру уже приведённую радиограмму, привёл самолёт к аэродрому, посадил и зарулил на стоянку, где уже ждала скорая. Видно, бывших пилотов действительно не бывает. О судьбе пожилого пилота мы ничего не слышали. Вторая радиограмма была ещё загадочней первой: Задерживаемся на неопределённое время из-за неисправности. Возможно нарушение радиосвязи из-за рельефа. Они что, постоят где-нибудь, как какой-нибудь грузовичок, за «неопределённое время» исправят свою неисправность и прилетят? Если бы они поступили именно так, они давно бы уже прилетели. Неисправность была легко устранимой, но на земле: соскочила тяга, связывающая сектор газа с регулятором оборотов двигателя. Произошло это, конечно, при спуске в овраг, когда обороты двигателя небольшие, а из-за соскочившей тяги их было не увеличить. Как пилоту удалось выбраться из оврага при минимальной тяге двигателя, не представляю. Позже мы убедились, что этот лётчик способен на такие приёмы пилотирования, которые вряд ли доступны большинству других пилотов. Стоит напомнить, что самолёт на такой небольшой скорости плохо управляем. Несмотря на это, они несколько часов скитались по округе, объезжая препятствия высотой в 10–15 м, рискуя попасть в безвыходную ловушку. Однако, не попали. Начинало смеркаться, когда они тихо коснулись ВПП. Почему они не сели и не поставили тягу на место, а пустились в тяжёлое и опасное путешествие на высоте не больше 15 м? Ведь в тех местах трудно найти место, где не мог бы приземлиться АН-2 даже под управлением рядового пилота. А дело просто: пилот не хотел фиксировать вынужденную посадку, тем более скрыть её, зная, что кто-нибудь непременно о ней проболтается. А ему в ближайшее время предстояло переучиваться на командира более тяжёлой машины, куда стояла очередь из желающих, и за любое лётное происшествие можно было вылететь из этой очереди. Риск был велик, но наш пилот надеялся на своё мастерство, и оно не подвело его.