Не я один пользовался щедростью Наполеона, тысячи других были точно так же осыпаны его милостями, и те обиды, которые он претерпел из-за недостойного поведения некоторых из них, только доказывают, насколько он был добр. Но, независимо от их тяжести, он сразу же забывал их, когда убеждался, что сердце его тут ни при чем. Я мог бы привести сотню примеров такой его снисходительности, но того, о чем я сейчас расскажу, будет вполне достаточно.

После того, как он принял титул Императора, изменения, которые произошли в его близком кругу, доселе исключительно военном, очень опечалили нас. Мы привыкли наслаждаться обществом этого великого человека, и нам совершенно не нравилась та закрытость, которую ему навязал императорский пурпур.

Генералы Ренье и Дама были в то время в опале: я был дружен с обоими, и у меня нет привычки оставлять своих друзей в беде. Я прилагал все усилия, чтобы изменить сложившееся о них у Наполеона неверное мнение, но безуспешно. Как-то раз, я снова заговорил в пользу Ренье, но утративший терпение и доброе расположение духа Наполеон, сухо заявил мне, что более он не хочет о нем слышать. Я написал смелому генералу, что все мои усилия оказались бесполезными, я умолял его проявить терпение, и кроме того, добавил еще несколько фраз, по которым было видно, насколько я был расстроен и озлоблен. Я поступил очень неосмотрительно, доверив свое письмо обычной почте, в результате чего оно было перехвачено и доставлено Императору. Трижды или четырежды перечитав его, он приказал принести ему еще несколько моих писем – для сравнения, – он просто поверить не мог, что это я написал его. Совершенно озверев от ярости, он отправил курьера – из Сен-Клу – в Тюильри, где я тогда жил. Предполагая, что меня ждет какая-нибудь миссия, я выехал немедленно. В приемной я встретил Коленкура и Каффарелли, я спросил его, какие новости. Коленкур уже знал об этом происшествии, по крайней мере, он выглядел, как мне показалось, очень расстроенным, но мне он не сказал ни слова. Я перешагнул порог апартаментов Наполеона, который, весь кипя от ярости, с письмом в руке выскочил навстречу мне из своего кабинета. Его глаза сверкали, от такого взгляда очень многих бросало в дрожь.

– Вам знакомо это письмо? – спросил он.

– Да, Сир.

– Это ваше письмо?

– Да, Сир.

– Вы – последний из тех, кого я мог бы заподозрить. Возможно ли, что именно вы написали это письмо моим врагам? Вы – к которому я так хорошо относился! Вы – для которого я сделал так много! Вы – единственный из моих адъютантов, кого я поселил в Тюильри!

Дверь его кабинета была приоткрыта, заметив это, он широко распахнул ее, чтобы одному из его секретарей – мсье Меневалю, – было удобнее наблюдать за этой сценой. «Вон отсюда! – проговорил он, оглядывая меня с головы до ног. – Ступайте вон, вы, неблагодарный человек!» «Сир, – возразил я, – мое сердце никогда нельзя было обвинить в неблагодарности». «Прочтите это письмо, – сказал он, подавая его мне, – и решите сами, справедливы мои обвинения или нет». «Сир, из всех упреков, которыми вы могли бы осыпать меня, этот – самый жестокий. И теперь, утратив ваше доверие, я не могу более служить вам». – «Да, это верно, вы действительно утратили мое доверие». Я почтительно поклонился и ушел.

После того, как я принял решение вернуться в Эльзас и начал подготовку к путешествию, курьер от Жозефины сообщил мне, что она желает, чтобы я вернулся и извинился перед Наполеоном. Луи, однако, дал мне иной совет, и я не последовал указаниям императрицы, ибо мое решение было окончательным. Прошло два дня, но из Сен-Клу не было никаких новостей. Я встретился с некоторыми из своих друзей, среди которых был и маршал Бессьер. «Вы были неправы, – сказал мне маршал, – вы не можете не признать этого. Уважение и благодарность, которыми вы обязаны Императору, вынудят вас признать вашу вину». Я согласился. Сразу по получении моего письма Наполеон пожелал, чтобы я сопровождал его во время одной из своих конных прогулок. Некоторое время он дулся на меня, но однажды, очень рано он пригласил меня в Сен-Клу. «Я уже не сержусь на вас, – необычайно мягко сказал он, – вы провинились, поступив так глупо, но теперь с этим покончено – я забыл об этом и хочу, чтобы вы женились». Он рассказал мне о двух юных дамах, любая из которых, по его словам, могла бы мне подойти. Таким образом был устроен мой брак, но, к сожалению, он оказался несчастливым.