Каминский, женатый на сестре П.М. Третьякова[230], был тогда известным московским архитектором и имел свой дом на Старой Божедомке[231]. Не сразу я застал его дома. <Когда я пришел впервые в 9 час[ов] утра, оказалось, что Каминский уже уехал на постройку, и слуга посоветовал прийти пораньше>[232]. Только на третий день я застал его в 7 час[ов] утра и был введен в его кабинет, удививший меня своей богатой обстановкой. Каминский принял во мне деятельное участие, обещал наблюдать за мной в училище: «А весной, бхатец, пхиходи ко мне в мастехскую хаботать». (Он картавил.)

До начала учения оставалось еще недели две, и я стал осматривать Москву. Савельев пришел ко мне и повел меня по городу большей частью пешком, редко пользуясь конкой[233]. В перерывах долгого хождения мы для отдыха заходили в трактир, где нам давали за семь копеек «пару чая»[234] и за две копейки ситник[235], а колбасу приносили мы с собой (полфунта[236] – шесть копеек).

Москва, конечно, не подавила меня своими размерами и столичной шумной жизнью, я принял ее как должное. Скверно мощеные улицы, об асфальте не было и помину, на Тверской перед домом генерал-губернатора[237] была деревянная торцовая мостовая[238], а отдаленные улицы, где было мало езды, оставались без всякого мощения с натуральным грунтом, в дождливую погоду превращавшимся в жидкую грязь. На больших главных улицах – газовое освещение, в отдаленных улицах и переулках керосиновое, где тусклые фонари едва освещали пространство радиусом в метр, и снова мрак до следующего слабо белеющего кружка. Электрическое освещение едва вводилось, и, как на редкость, мы ходили смотреть из училища на два фонаря с вольтовой дугой[239] у гостиницы Дюссо в Театральном проезде (где теперь Дом московского коммунального хозяйства)[240]. В этой гостинице трагически окончил свои дни генерал Скобелев[241], герой Русско-турецкой войны. И у храма Христа Спасителя стояли высокие с мягким голубовато-лиловым светом фонари системы Яблочкова, опередившего Эдисона в применении электрического освещения[242].

Вид на Замоскворечье с кремлевского холма. Фрагмент панорамы 1867 г.

Мой пестун Савельев был удивительный московский тип тех сведущих людей, ничем как будто не занятых, которые только и возможны были в то время. Одинокий холостяк, он привязался ко мне, видя в себе обязательного наставника в области житейского обихода. Москву он знал и любил.

Бывало, поведет меня в Кремль, поднимемся на колокольню Ивана Великого и, прежде чем разъяснить подробности топографии Москвы, он отдавался особому восторгу при виде расстилавшегося перед нами города: «Ты только посмотри! Благодать-то какая кругом! Видишь, вон Воробьевы горы. И туда пойдем, и оттуда посмотрим. А вон там, вдали, видишь, маячит церковь Вознесения в Коломенском. Это царское имение было[243]. Сходим как-нибудь пешком». И мы ходили.

Вид Зарядья с противоположного берега Москвы-реки. Фото конца XIX в.

Орликов переулок, несмотря на близость Мясницкой улицы и Красных Ворот, был в то время глухой; соседняя Дьяковка[244], куда мы с квартирным хозяином ходили в баню, была местом сомнительным. По ночам туда почти не ходили, а если идешь из Дьяковских бань, то приходилось спешить и оглядывать темные углы заборов. Савельев стал чаще посещать меня, держал себя как просветитель и наблюдатель за внешним обиходом моей жизни. Иной раз скажет: «Подними-ка ногу, покажи-ка сапог. Каблук-то стоптан, чинить надо». И, недолго думая, встретив где-нибудь на улице на уголке «холодного» сапожника, заставлял меня снимать сапог, и тут же набивались набойки.