Смелости ворваться в его квартиру у меня на тот момент не было совсем, да и желания продолжать борьбу за возврат похищенных духовных ценностей тоже.

Сосед, построив свой заработок на человеческой слабости и безволии, процветал. Начав свой бизнес в девяностые, к началу двухтысячных он приобрёл однокомнатную квартиру в другом районе, где он частенько пропадал, заведя любовницу, наезжая в семейную однушку на серебристой новенькой иномарке лишь изредка. Шли годы. Его машины меняли свой цвет, меняли свой класс. Однажды он опять вернулся в свою семью, к невзрачного вида жёнушке, с таким потёртым от долгого употребления лицом, напоминающим затёртую до неузнаваемости денежную купюру непонятного достоинства, и к плюгавенькой дочуре, которая, несмотря на свою молодость, быстрыми темпами догоняла свою мамочку, по какой-то серости, от полного отсутствия интеллекта и безликости.

Лет семь назад, он нашёл меня в саду под окном, решив поделиться со мной страшной новостью. Новость действительно была невесёлой, правда, смотря для кого.

Лицо его периодически дёргалось от нервной судороги, а кисти рук, держащих косяк, ходили ходуном. То, что это была не обычная сигарета, а так всеми любимый косячок, особенно героями американских блокбастеров, я определил по запаху, да и по внешнему виду тоже. Это была самокрутка.

– Понимаешь, только сейчас прочитал в газете: «Найдены два трупа с изуродованными до неузнаваемости лицами. Сброшены с поезда».

Название пункта «А» и пункта «Б», между которыми были найдены эти трупы, я не запомнил. Супружеская пара наркокурьеров, маскирующаяся под музыкантов, не довезла свой товар до моего соседа.

– Их убили и выбросили из поезда, как бешеных собак, – сказал сосед с неподдельным гневом и горечью в голосе, обращаясь ко мне в надежде на сочувствие.

Нервный тик попеременно обоих глаз, опущенные вниз концы губ, – все признаки внутреннего смятения налицо.

– Всё, что ты умел в этой жизни – это торговать медленной смертью, в надежде, что тебя никогда не коснутся проблемы обычных честных людей, – подумал я.

– Хочешь пыхнуть? – участливо спросил он.

Я отказался. Вдруг, словно очнувшись и поняв, что наболтал лишнего, он, увидев, как я запираю металлический подвальчик под лоджией, где я хранил различные материалы и вещи, сказал:

– Ну что, товарищ художник, сдать тебя ментам что-ли?! – гадливо ухмыляясь полувопросительно, полуутвердительно прогнусавил сосед.

Неожиданный поворот в разговоре меня не застал врасплох.

– Есть кому сдавать? – спросил я.

Он кивнул.

– Ну, так сдавай! Только результат будет нулевой. Я – член Союза художников России, мне дополнительная площадь положена по закону.

– Это мы ещё посмотрим, – сказал он, докуривая косяк.

– Я же не наркоту здесь храню, а художественный инвентарь, – сказал я с тихой издёвкой в голосе.

Нервный тик то правого, то левого глаза выдавал его внутреннее состояние, а было оно хреновей хренового, то есть охренительное, я бы даже сказал охрененное!

На какое-то время он пропал, а когда появился, было видно, что он тяжело болен. По его измождённому страдающему лицу, я понял, что конец его не за горами.

– Анализы очень плохие, – собираясь раскурить косячок, сказал он. – Придётся в платную клинику лечь. Говорят, что починят. Мани у меня есть. Думаю, хватит, – неуверенно, чуть слышно прошептал сосед.

Починить его так и не успели. Два долговязых медбрата вынесли его поганое тело вперёд ногами на носилках, в окружении нашей доблестной милиции, спустя неделю после нашего диалога. Тело было накрыто белой простынёй, погружено на тележку и сразу же проглочено большим реанимационным автомобилем, стоящим у подъезда.