– Злой ты, сынок, – сказал Авраам, медленно и с трудом поднимаясь на ноги, – у тебя брат родился, а ты ему смерти желаешь? Разве так можно? Разве учит нас Господь желать смерти малого дитяти? Как ты можешь говорить такое мне, отцу своему? Тебе радоваться надо! Ты же знаешь, как долго Сарра ждала сына…

– Я твой первый и любимый сын, папа, – буркнул Ишмаэль, – и мне ты отдашь все стада свои, и рабов и наложниц. А этому ничего не давай! Ничего, что я сын рабыни, я у тебя первый, я!

Авраам не выдержал, слезы набежали на глаза его неожиданно, как первый осенний дождь приходит после горячих летних дней. Он ничего не сказал Ишмаэлю. Радость и горечь смешались в нем, медленной старческой походкой шел Авраам к шатру жены своей, не веря еще в то, что его Сарра, его прекрасная и любимая Сарра принесла ему сына. Столько лет прошло, столько дождей пролилось над ликом земли, так много всего приходило и уходило в жизни его. Дыхание Авраама стало частым, слезы медленно катились по лицу. Он шел к Сарре, любимой доброй Сарре, он благодарил Бога Всевышнего за дарованного ему дитятю, сухими губами шептал слова молитвы, беззвучно и тихо.

И рос Ицхак, и налились молоком высохшие груди Сарры, и она кормила его, неумело придерживая головку сыну морщинистыми руками, шепча ему на крошечное ухо, то, что обычно шепчут матери своим маленьким детям. И годы проходили, и вырос Ицхак, став красивым юношей с добрым задумчивым взглядом, и взглянул на него Господь и обратился к Аврааму:

– Авраам, – позвал Господь старика, когда утро только начинало освещать розовыми рассветными лучами горы хевронские.

– Вот я, – молвил Авраам.

И сказал ему Господь, что жертву должен принести ему Авраам, искупительную жертву, сына своего, любимого, младшего, Ицхака.

«Ицхак, маленький кудрявый мальчишка, худенький как степная былинка, с глазами ясными и черными, как у матери, красивый и добрый… Как ждал я тебя, молил Господа о тебе, приносил ему жертвы, простирался ниц на пыли дорожной. Ицхак мой… когда ты родился, мама твоя смеялась, превозмогая доселе неизвестное ей чувство боли, имя твое «смеющийся», а ты только улыбаешься застенчивой и робкой улыбкой, ты умный, такой умный, мой маленький. Ты начал говорить рано, раньше, чем твои худые ножки уверенно держали тебя, ты мало ел и почти не капризничал. Помню, когда пыльные бури бушевали над лицом земли, я посадил тебя в мешок и взвалил на спину, чтобы не ранил тебя песок, несомый ветром, чтобы не сбил тебя, слабенького, суховей и не унес от меня. И ты тихо сидел в мешке, только иногда хныкал жалобно, а ветер ревел вокруг, и острые песчинки кололи мое лицо. Мы шли тогда из Хеврона, он же Кирьят-Арба в Беэр-Шеву, где выкопал я колодцы, и скот мог пить там воды вдоволь, ибо засуха была в горах хевронских, и ты шел со мной, мое счастье, мой наследник. Ты рос возле меня, не отходя от меня, я учил тебя всему, что знал сам, я рассказал тебе о Боге Всевышнем, добром и хорошем Боге.

А теперь Бог приказал мне принести тебя в жертву ему. Тебя, моего сына, любимого, Ицхака. И вот – мы поднимаемся с тобой на эту гору, возле города древнего Урусалима, где правит мой учитель царь Малхи-Цедек, карабкаемся на острые камни, и ослик с вязанкой хвороста на спине еле плетется за нами. И я оставил его внизу, а вязанку хвороста отдал тебе, чтобы ты сам нес ее… дрова, на которых я принесу тебя в жертву. А ты спрашиваешь меня, где же молодой барашек для жертвы. Ицхак мой, меня душит ужас, я хочу упасть вот здесь, на эти серые камни с редкой травой вокруг и умереть, я не хочу больше жить, сынок…«Господь сам усмотрит себе жертву для всесожжения»…а что мне сказать тебе? Что я могу сказать тебе, самому любимому моему, сыночек, сыночек мой, я должен принести в жертву тебя, тебя, ты понимаешь? Почему он не пытается даже убежать от меня? Почему сам, безропотно, спокойно ложится на плоский камень, почему? Сын мой… сын мой, я не могу, не могу, я должен… Господи, страшный и карающий царь Вселенной! Бог мой! В жертву тебе отрока своего, единственного своего, любимого своего приношу я. Жесток ты, Господь, но люблю я тебя больше дитяти своего родного, тобою данного, так забери же его, Бог Воинств, а потом… потом забери и меня!