Посадив найденыша за пазуху и звякая шашкой по камням, спустился к бившему у подножья горы роднику, жадно, словно в поцелуе, припал к нему, следя глазами за искрившимися золотыми блёстками бьющих из-под земли фонтанчиков, и долго пил по привычке на запас, ломивший зубы холод, не выпуская из виду щенка, так же как и Дмитрий, припавшего к роднику.

Глубокое место в реке нашел сразу. Дмитрию нравились местные речки с их чистой, что слеза, водой, каменистыми дном и берегами. Быстро, словно своей поспешностью мог перегнать время, разделся и кинулся в воду. В несколько взмахов пересек невеликую речную глубину и плавал по кругу, зная, что другого купания в его жизни может не быть вовсе. И когда, чуть обсохнув, тянул из-под безмятежно уснувшего щенка сапоги, услышал так хорошо ему знакомое, но такое невозможное, чтобы услышать это сейчас и здесь, мерное попыхивание мотора.

Дмитрий знал – езда на автомобиле была страстью молодого атамана, который не только лихо ездил, но и собственноручно накачивал воздух в шины и надевал бандажи на колеса. Однако никогда не видел его за рулем. В очках для езды, в плотной, прижимающей уши кожаной шапке, атаман был почти неузнаваем. Скорее, он узнал его только по сидевшему на заднем сидении Дуплякову – ординарцу атамана из красных, обязанного Анненкову жизнью.

В самые первые по прибытии дни Дмитрий услышал о Дуплякове рассказ, поразивший его мальчишеской способностью атамана безотчетно, разом довериться человеку:

– Дупляков рубаху на груди рванул да и стоит, ухмыляется, на нас смотрит. И мы стоим, ружья наизготовку, приказа ждем. А он стоит и над нами смеется. Стоит, подлец, под винтовками и зубы скалит. Говорит нам с усмешечкой, словно на прогулку вышел – не робей, ребята, я вашего брата много пощелкал, теперь мой черед пришел. Стреляй, не дрейфь… Ну а наш атаман, видя такое дело, даже головой покрутил, взял и помиловал его – заменил расстрел жизнью… По закону могет. И вот теперь Дупляков повсюду за ним следует, все равно что тень…

В армии Анненкова все офицеры и солдаты обращались друг к другу на «ты». Это не нравилось Дмитрию, но все же было из разряда мелочей, которые он принимал, не задумываясь. Торопливо обувшись и проверив выправку, Дмитрий, выскочив на полотно дороги, свел каблуки, резко и коротко склонил голову:

– Брат-атаман…

Среднего роста, красивый, жилистый, с падающим на правую бровь чубом, атаман, ничуть не удивившись встречи в безлюдном месте, глядя в упор, подошел к нему почти вплотную. Прямой с еле заметной горбинкой нос, темные, пронзительные глаза, тонкие губы. Не казак по рождению, он, как и все его партизаны, носил казацкий чуб.

– Мне про тебя говорили. Ты Пажеское закончил? Хотел с тобой немного пофехтовать. Я, брат, хорошо когда-то фехтовал. Даже преподавал фехтование.

И не дожидаясь ответа, спросил, указывая на гору, с которой Дмитрий только что спустился:

– Поднимемся? Эта гора знатная. Отмечена на карте и название своё имеет – Золотуха. Удобна для обзора, и я ей не раз уже пользовался…

По тропинке, выбитой ногами до желтой глины, перечертившей светлой полосой почти отвесный склон, поднялись быстро. Дмитрий, соблюдая субординацию, молчал, немного взволнованный неожиданно выпавшей возможностью оказаться наедине с человеком, в котором собралась, сконцентрировалась вся его надежда.

Остановились на самой вершине.

Клонившееся к заходу солнце успело исчертить низину, в которой затаилось село, длинными черными тенями. Их отбрасывали и брустверы окопов, разбитые и опаленные огнем крестьянские дома, разрушенные укрепления, сложенные в штабели мешки с песком. Само село из-за отсутствия в людской суете улиц женских и детских силуэтов – признака мирной жизни и благополучия – выглядело нежилым и опустошенным, несмотря на обилие верховых, повозки и мельтешение фигур с винтовками.