Выйдя из очередной аптеки под нудный мартовский дождь пополам со снегом, она зацепилась взглядом за смутно знакомое лицо. Мужчина в старомодной шляпе, галантно уступивший дорогу на крыльце… где она его видела?

– Евгений Борисович, Вы?

– Ба! Сколько лет, сколько зим… Простите?

– Вы, возможно, меня не узнаете, мы с вами встречались дважды, летом и осенью. Михайловская, Светлана. Подруга журналиста Бориса Позорова, Шацкого. Теперь узнали, доктор?

– Конечно! – он прищурился, вглядываясь, – Светлана, как же. Чуть не напугали! Доктор… Знаете, чем отличаются прозекторы от э-э… обычных врачей? Для них встречать своих бывших пациентов не в диковинку, а мы этого опасаемся. Нехороший симптомчик!

– Ну, я-то не из ваших бывших. И вовсе не горю желанием попасть в их число, – она поплевала через левое плечо, – Мы можем поговорить? Если нет, условимся на другой день, но хочу предупредить: разговор не минутный.

– Отчего не поговорить с симпатичной дамой… только можно, я сперва покурю?

– На улице, под дождем? Не бережете вы себя. Давайте уж вместе, под крышей, – Светка приглашающе открыла дверцу, – Садитесь, не стесняйтесь.

– А в вашей машине можно?

– Это не моя машина, так что курите смело!

– Надеюсь, вы ее не украли? А впрочем, какая разница, главное – тепло, – Путрошкин, покряхтывая, забрался в тесноватый салон, воспользовался прикуривателем, – Вот классная м-м… штучка: никогда не даст осечку, кремень не сотрется, газ не кончится и ветром не задует.

«Доктор мертвых» снял шляпу, стряхнул с нее воду в приоткрытое окошко.

– Надымим тут в салоне… говорят, от запаха потом не избавиться?

– Кому как, а мне этот запах не мешает, – Светлана сама закурила, – Евгений Борисович, мне тогда показалось или у вас есть свое мнение о Борисе? Точнее, о причине его смерти?

– Эх, Боря. Жаль, жаль молодого человека. Я ведь с ним и познакомился-то буквально за пару месяцев до… до этой его э-э… неприятности.

– Изящно формулируете. Действительно, приятного мало.

– Ну да. Мне, видите ли, частенько приходится иметь дела со смертью, поэтому стараюсь пореже называть ее по имени. Знаете, это как у попов с ксендзами: не поминай всуе – ни Бога, ни м-м… Сатану.

– Можно согласиться. Как говорят: «Мы, тьфу-тьфу-тьфу, не суеверные и, прости Господи, неверующие, но…»

– Именно. Скажите, Света, а почему это дело вас заинтересовало именно сейчас? Ведь прошло уже почти полгода?

– Почему? Долго рассказывать, но в двух словах так: мне пришлось поработать за его родных. Мама…

– Да-да, бедная женщина. Всего-то шестьдесят – рановато, рановато.

– А отец – просто слег, вы же видели его на похоронах. Он до сих пор выходит из дому раз в неделю, и то с помощью волонтеров. На лечение пошло все – и их сбережения, и деньги за Борькину комнату… Сколько протянет, неизвестно, но нормально передвигаться не сможет никогда.

– Увы, так бывает – он слишком много для них значил. Вы ведь тоже э-э… словесник, как и Борис? Ее… ситуация, как мне кажется, наглядно отображает смысл понятия «свет в окошке», согласны? Сына не стало – и свет для матери погас. А жить без света способен не каждый.

– Именно. Так вот, я забирала Борьку, то есть его тело из морга там, в аэропорту. И среди карманных вещей не оказалось блокнота. Записной книжки.

– Ну и что? Я вообще никогда не пользуюсь всякими такими штуковинами… – Путрошкин, опередив ее реплику, хлопнул себя по лбу, – А, дошло – сравнил, старый пень, гм… это самое с пальцем. Он же журналист, его блокнот и мой… разумеется.

– Ну хорошо, он мог потеряться, бывает – упал, закатился, при уборке самолета выкинули и так далее. Тем более этот «Боинг» был не наш, американский. Меня больше задело другое.