– Она не дышит, – выдохнул он, отдернув руку, будто обжёгся. – Пульса нет. Блять, мы её убили!

Я ударил его по щеке – не сильно, но чтобы прервать истерику. Слабак. Раньше надо было думать.

– У неё пульса нет! – в его голосе звучала мольба, будто я мог вернуть её обратно.

Да. План был – использовать и отпустить. Но теперь… Я смотрел на её лицо – белое, как снег за окном, с размазанной тушью. Кукла с разбитым механизмом.

– Сука… Всё пошло к херам! – прошипел я, сжимая кулаки. Внутри клокотала ярость. Не на неё. На себя. На эту долбанную таблетку. На его слабость.

Святослав вдруг начал креститься, шепча что-то на церковнославянском.

– Прекрати! – рявкнул я, но он уже не слышал. Его взгляд был прикован к её руке – той самой, что лежала на моём плече во время танца. Теперь она безжизненно свисала, как ветка, сломленная бурей.

– Что значит “не по плану”?! – Святослав навис надо мной, его крестик впился в грудь, как клык. – Ты втянул меня в это дерьмо! – Как в детдоме, когда старшие заставляли воровать.

– Тихо, – процедил я, впиваясь взглядом в его перекошенное лицо. – Придумаем. Сейчас.

Он метался по салону, бормоча молитвы и матерщину вперемешку. Бабушка вертелась бы в гробу, слыша его “божьи кары”.

– … на зоне шкуру сдерут… – вдруг выпалил он. И тут меня осенило.

– Избавимся от трупа, – бросил я.

– Ты, блять, сдурел?! – он схватил меня за ворот, но руки дрожали. – Это не кошка под мостом! Это…

– Это ничто, – перебил я. – Пока мы не сделаем его чем-то. – Считай до десяти, Свят. Как учил дед.

Он замер, глядя на Алексу. Её волосы разметались по подголовнику, как венец. Красиво. Жаль, что холодно.

– Ты… ты же знаешь, что будет, если… – его голос сорвался.

– Знаю. – Я усмехнулся. – Но ты же веришь в ад, да? Там тебе и расскажут.

Святослав вдруг ударил кулаком по стеклу. Слабак. Раньше надо было бояться.

Я вышел, хлопнув дверью. Святослав застыл, как восковая фигура: крестился, бормотал молитву, а его пальцы судорожно сжимали чётки. Молись, пока есть время. Потом будешь каяться в другом.

Воздух пропах хвоей и кровью. Туман редел, обнажая чёрные силуэты деревьев. Здесь. Нужно спрятать её здесь. Но земля мерзлая – не закопаешь.

Внезапно услышал журчание. Ручей. Вода смывает грехи, да, Свят?

Меня скрутило рвотой. Желудок выворачивало, будто я проглотил раскалённые угли. Сам виноват. Ты же хотел её тело? Получи. Каждый спазм отдавался в висках: убийца, убийца, убийца.

Святослав в машине не шевелился. Только губы дрожали, шепча: “Господи, помилуй”. Помилуй? Поздно. Ты сам стал палачом.

Я шёл вдоль ручья, спотыкаясь о корни. Руки онемели, мысли путались. Как глупо. Ты же всегда контролировал всё. А теперь?

Тело Алексы в салоне… Её белое лицо, размазанная тушь… Она была лишь инструментом. Как и ты, Свят.

Но внутри всё горело. Не от адреналина – от стыда. С каких пор я чувствую это?

Болото затаилось в чаще, как гнилая пасть. Снег здесь таял, будто земля сама отплёвывалась от него. Идеальное место. Вода сожрёт всё – следы, запах, крики.

Я шёл назад, спотыкаясь о корни. Виски пульсировали, как будто в голову вкручивали раскалённые шурупы. Скоро всё кончится. Адвокаты, отцовские связи…

Святослав сидел в машине, уставившись на Алексу. Его глаза напоминали стёкла витрины – пустые, мутные. Чётки в руке застыли, будто их вырезали изо льда.

– Святослав, – позвал я, хлопнув дверью. Ноль реакции. – Я нашёл место. Болото. – Говори громче. Он теперь глух к жизни, как к молитвам. – Пронеслась мысль.

Он не шевелился. Только губы шептали что-то беззвучно, а взгляд прикипел к её лицу. Видит ли он в ней ангела или демона?