– Ясно, – прерываю я философствования друга и расспрашиваю о подробностях сделки: когда, где, вид оружия?

– Любой, – кашляет Штабс-Капитан, – от «макара» до «калаша», а конкретно… когда и где – не знаю, не участвовал. Лишь краем уха… Но обмыли. Лысый раскошелился.

– Теперь-то где Земеля? – вскакиваю я с койки. – Где он?

Коленвал кивает на Штабс-Капитана:

– У меня переночевали, а утром он опять к лысому побежал. Больше мы его не видели.

– Не видели, – подтверждает Штабс-Капитан.

Я готов закинуть куда подальше больничные шлёпанцы и рвануть босым через весь город в поисках Земели, но, резко двинувшись, крякаю от боли в спине, возвращаюсь мелкими шажками к койке.

Коленвал ерошит свою несчастную пегую голову:

– Поосторожней!

Мнётся, на Штабс-Капитана поглядывает, тот кивает, и Коленвал вслед за яблоками, колбасой, банкой варенья извлекает двумя пальцами из своей холщовой котомки за горлышко…

Друзья желают мне здоровья. Гранёные стаканы звенят сдержанно, по-мужски. Под умиротворённый рокот приглушённых, потеплевших голосов вспоминаю почему-то армию, край, где служил.

Кёнигсберг (тогда Калининград) и в самом деле был краем, самым западным в географическом отношении городом «великой и могучей» (не считая маленького городишки Прёйсиш-Эйлау, где я тоже некоторое время тянул армейскую лямку). В разговорах же и письмах друзьям использовали другую, расхожую в те годы, характеристику: край дождей, туманов и проституток (город-то портовый). Насчёт проституток не знаю, дел с ними не имел, но туманов и дождей хватало. Особенно изводили меня туманы. Раньше я не думал, что они могут пахнуть. А там туманы не только пахли – воняли, источали запахи коммунальной кухни, где на одной плите убежало молоко, на другой выкипел суп, между плитами протухло помойное ведро, а домочадцев не видать.

Один из таких вонючих непролазных зимних туманов навалился на город, когда нас подняли по тревоге на марш-бросок. Продрали глаза – окна точно молоком облиты, выбежали на плац – носа своего не видно, офицеры, вырванные из тёплых постелей, матерятся, водители у автоколонны ещё хлеще – как ехать?

Ничего, выбросили нас далеко за город, побежали мы во всей амуниции по пересечённой местности к невидимой цели – под ногами зернистая каша снега, сапоги мгновенно стали пудовыми… Долго ли, коротко ли, чувствую, силы на исходе, задыхаюсь, будто газом дышу. И вдруг неожиданно облегчение, точно ноги меня сами понесли, – это кто-то, оказывается, подталкивает меня легонечко в спину. Оглядываюсь – Земеля. Без него не дотянул бы до финиша, как Кудря, ефрейтор из второго отделения, упал бы без чувств на полдороге.

Штабс-Капитан кашляет, как старая полуторка.

– Простыл? – спрашиваю.

– После процедуры продуло.

– А-а, – вспоминаю я, – ты же в доме отдыха…

– Не в доме отдыха, – подмигивает Коленвал, – а в Доме новобрачных. Он там себе невесту нашёл.

На мой безмолвный вопрос Штабс-Капитан кивает, вздыхает, встаёт со стула и, как провинившийся солдат, докладывает:

– Женюсь, наверно.

– Сколько же ты с ней знаком? – спрашиваю.

– Это неважно. Тут, понимаешь, прямое попадание. Мы словно созданы друг для друга. Так подходим… прямо родинка к родинке, дырочка к дырочке…

– Ха-ха-ха, – покатывается Коленвал со смеху. – Уж не дырочка к дырочке, а…

Штабс-Капитан не обращает на него внимания:

– Думаю, отсюда прямо и увезу к себе. Она тоже разведённая, намыкалась, муж её бил, а детей нет… – Он опять кашляет.

– Лечиться тебе надо, – смотрю я доктором на друга.

– Чепуха! Мой дед от всех болезней этим делом лечился, – щёлкает он пальцем по кадыку.