Беда в том, что в женщинах мы ценим не только душу. Поэтому в первом же письме я назвал наши отношения дружбой, на что она ответила со всей категоричностью, на которую способны люди, глядя на чистый лист бумаги, но не в глаза: дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, бывает жалкое подобие, как у… (называет двух героев повести местного автора – не помню имён). Впрочем, почему не бывает? Да потому, что любовь – это и есть дружба между мужчиной и женщиной. Любовь – или ничего. Никакой дружбы в общепринятом понимании. Дружи со старыми девами, с бабушками, с лицемерками и трусихами.

Я задался вопросом, чем отличается любовь от дружбы, и пришёл к мысли: дружба – нечто обязательно взаимное, а любовь может быть явлением и односторонним. Во что сам мало верю. Как огонь не может быть без кислорода, так любовь – без взаимности. Я называю это эффектом зеркала. Влюблённый, вглядываясь в возлюбленную (и наоборот), разглядывает в ней прежде всего самого себя. И поэтому, как ни прискорбно, на свете возможны лишь два вида диалога. Первый:

– Я люблю тебя.

– Я тебя тоже.

Второй:

– Дурак!

– Сама дура!

Есть, оказывается, и третий вариант, когда тебя любят, и ты позволяешь это делать, не обрубаешь, но и взаимностью особой не отвечаешь. Вот и тянется резина.

Заказываю ещё бутылку шампанского.

– С собой возьмём, – информирую её.

– Куда?

– Ко мне. Правда, у меня родственничек-студент живёт.

– Лучше ко мне пойдём.

– Куда к тебе? – удивляюсь я.

– Я у тётки остановилась. Тут рядом.

– А с тёткой что будем делать?

Она от души смеётся:

– Так её дома нет. В деревню я её отпустила. Пойдём?

– Пойдём. Но не как в прошлый раз без ключей?

– Не как в прошлый раз. – Она достаёт из сумочки ключи и на ладошке протягивает мне.

Когда провожал её через два дня на поезд, сказал:

– Жаль, что не в нашем городе живёшь, взял бы к себе заведовать отделом.

– А смогу? – испытующе посмотрела она на меня.

– По древнекитайскому отбору кадров: литературные способности свидетельствуют о годности к любой чиновничьей работе.

– Раз так, могу и переехать.

– Я серьёзно, – сказал я.

– И я серьёзно, – сказала она.

– Как же квартира там?

– Она не моя, сестрина.

– А здесь где будешь жить?

– У тётки.

– У тётки?

– А ты думал, у тебя?

Когда вспоминали с ней общих знакомых, только об одном, пожалуй, и не заикнулись. О Пузе. Что касается той новости, которую она сообщила у себя (у сестры) дома, когда мы залетели к ней со Штабс-Капитаном по пути к директрисе рынка, то я забыл её по пьяной лавочке начисто. Смутно помнил лишь тягомотный ночной разговор с Пузом о странностях его мироощущения. И всё. И никаких больше о нём напоминаний. И воспоминаний. И не встречались, хотя ходили где-то по одним и тем же улицам.

Жизнь шла своим чередом. Опять полетели от неё письма. На сей раз отвечал я на них сразу и обстоятельно. Пару раз связывались по телефону. И я устно и письменно подтверждал, что обещанная должность её ждёт, объяснял: литературные дела здесь пойдут лучше. Она понимала. Жильё? Спрашивала и сама же себе отвечала: какая разница – тут у сестры, там у тётки, у обеих однокомнатные хрущёвки, этажи лишь разные.

Человек она решительный. И вот уже её машинка отстукивает весёлый степ на пару с капелью за окном, а я сижу в её залитой солнцем комнате на подоконнике и, как всегда весной, будущее мне видится не скажу чтобы радужным, но, во всяком случае, не чёрным. Говорим о работе, о деле, строим планы, я не могу нарадоваться: какая добросовестная, умная пчёлка появилась в нашем улье.

– Брось ты этот отчёт, – советую я. – Лучше чаю попьём.