– Неуж ты, Скертовский, чертов сын!

– Я, я, – с раздражением на такую встречу ответил гость.

– Но… прошу.

– Суды, – показывая на дверь справа, произнес хозяин. Они вошли в полутемную горницу. – Раздевайся, – кивая на платяной поставец, сказал хозяин, подходя к столу, вокруг которого, как обычно, были расставлены ослоны.

Горница выглядела бедновато. Простой обшарпанный стол, такие же ослоны, старый почерневший свечной тройник на столе с одной свечой да оленья голова с ветвистыми рогами на стене – все украшение комнаты. Гость, пробежав быстрым взглядом по горнице, скривил губы. Но тотчас спрятал свое презрительное отношение. Не хватало еще ссоры, когда он хочет просить у соседа помощи. Он с этого и начал.

– Федор, – заговорил он, выдвигая себе ослон. Усевшись, забросив ногу на ногу, он продолжил: – У наших соседей…

– У нас их много, – произнес Федор, заходя с другой стороны стола, чтобы самому сесть напротив гостя.

– Да я про Ослябей. – В голосе улавливались нотки раздражения.

– Че, оба померли? – не выдержал Федор.

– Да нет. Наоборот. Ожил, – тем же раздраженным голосом ответил Скертовский.

– Хто ожил? – не понял Федор.

– Да… как сказать… сын, Роман, объявился.

От такого сообщения Долгогляд налег на стол, приблизившись к Скертовскому:

– Я слыхивал, че его схоронили.

– Я тожить слыхивал, – ответил гость, – но вот несколько ден назад к нам пожаловал. – При этих словах Скертовский потрогал лоб. Долгогляд напряженно ждал продолжения. И тот выпалил: – Как сказывал мне конюх, он спросил: не сын ли Ослябей? И тот ответил, че да.

Конюх мне передал, че он всех, кто обижал его родных, не простит. И вот он у мня забрал два коня и две коровы.

Хозяин внезапно рассмеялся:

– У тя из двора увел! А де ж твои людишки?

Скертовский резко поднялся.

– Людишки… ты правильно сказал: людишки. Ен один разогнал их, как… как… тьфу.

– А етот «фонарь» у тя на лбу… его отметина? – похохатывая, спросил Федор.

– Вот появится у тя Роман, я погляжу, как ты будешь смеяться. Ну… я поеду.

– Подождь, милый гость. Я так тя не отпущу. Вот щас перекусим и договоримси, че будем делать.

И не дождавшись ответа Скертовского, хозяин крикнул:

– Ей, хто есть?

Как было заведено в боярских домах, в случае появления гостя какой-нибудь холоп обязательно стоял у дверей, дожидаясь приказа боярина.

– Я слухаю. – В дверях показался подросток лет четырнадцати.

Боярин строго на него посмотрел и сказал:

– Стрелой на поварню, пущай несут выпить да закусить.

После двух-трех кубков бражки душа подобрела, а языки заработали с удвоенной энергией, появилась куда-то девшаяся храбрость.

– Да мы с тобой етого Романа… – Федька вертит кулачищи. – Со… сообща со своими людишками… и… каюк етому Роману… Больше не воскреснет.

– Когда пойдем? – допытывался Скертовский, у которого, несмотря на выпитое, злость на Романа не проходила. Лоб, наверное, в этом виноват.

– Вот я съезжу в Брянск, князь зоветь. И… пойдем, покажим етим О… А Ромку… я брошу к се в… яму. Пущай сидит. Выпьем, дорогой гость.

Наутро проснувшийся Скертовский, лежа с тяжелой головой, вспоминал вчерашнюю поездку. Вспомнив почти все, остался поездкой недоволен. И решил назавтра ехать еще к одному боярину, который жил верстах в двадцати от Скертовского, слыл сильным хозяином, и его побаивалась вся округа. Как оказалось, и его зачем-то вызвал брянский князь. Вернувшись к себе, Скертовский решил ехать в Брянск, а после возвращения расправиться с Ослябями.

Утром следующего дня старый Ослябя, выйдя во двор, не узнал его. Две коровки мирно пережевывали лежавшую перед ними охапку сена, а кони подлизывали со снега упавший овес.