– Да он…тово… женат. А у нас на Руси запрет на втору жинку.

– Э, князь, – сокрушенно промолвил Кобыла, – ты бы знал, как он несчастен. Змея она. Чистая змея. Не любил он ее, не любил.

По лицу князя было видно, что он, хотя и удивлен, но все понял.

– Ну, че… я не против, – заявил Всеволод, – только… Симеон должон все решить с церковью.

– Да ето, – Кобыла махнул рукой, – решено. Сам патриарх решил. – Сказав это, Кобыла покраснел. – Нам бы, – пониженным тоном произнес Кобыла, – с ней поговорить. Да мы хотим ее увезти. Как по…

– Не увезете, – перебил князь.

От этих слов Кобыла вздрогнул:

– Пошто так? – спросил он.

– Да она как неделю уехала в Кашин, к тетке.

– Фу-у, – выдохнул Кобыла, – жаль!

– Она вертается, ну и, как положено, будем играть свадьбу.

– А она… не супротивится? – осторожно спросил Кобыла.

– Наша мать, умирая, взяла с меня слово, чеп я заботился о ней не хуже отца. Так… мое слово для нее – все. А лучи жениха для Марии я не вижу. Стать великой княгиней, да еще Московской, – такое редко выпадает. Так что не сумливайтесь и готовьтесь к свадьбе. И… поклон Симеону. Мария для него будет лучшей жинкой. Так и передай.

Посланцы раскланялись и стали собираться в обратный путь. В душе Кобыла был рад такому стечению обстоятельств. Когда посланцы вернулись в Москву и все рассказали Симеону, он был рад сообщению и вымолвил только одно:

– Че привезет Пожарский?

А в Константинополе тоже торопились. Чисто находкой был Янус. Его совет состричь усы Давыдов проверил – он был правилен. Но атаман не решился. Ему говорили:

– Сам стриги!

Пришлось вмешаться Пожарскому. По этому случаю собрался казачий круг. На середину вышел сам Пожарский. Одет по-казачьи: широкие шаровары на учкуре, бешмет до колен, поверх чекмень. На голове – папаха с клиновым тумаком. Где только взял? Да старое прихватил. Заговорил:

– Друзеки-казаки! Начаюся на вас, че обраду русскому народу принесет. Надобедь важну грамоту для князя Московии привезть. Неуж рахунку дадим?

Эти казацкие слова взяли их за душу. Кто-то жалобно промолвил:

– Усов-то жаль!

– Давай по жребию! – предложил Пожарский.

Казаки задумались.

К князю подошел вразвалку плечистый казачина среднего роста. Усищи – за уши прячь. Взял он один ус, оттянул и сказал:

– Стриги, Андрей.

Пожарский узнал его. Он еще пареньком ходил с ним в Африку. Стриганул. И дело сдвинулось. Вскоре, правда, нехотя, казаки вытянулись лентой.

– Столь не надоть, – не вытерпел Давыдов: жаль казаков стало. – Шести-семи человек хватить. Как бы охраной будете!

– Будить семь, – распорядился Пожарский, – впереди с бунчу… с московским стягом, – поправился он, – далее карета, за ней – стража.

Когда с казаками и охраной разобрались, Янус поставил еще два условия: должна быть дорогая карета с хорошими конями. И жить надобно не в халупе, а снять лучший дворец. Давыдов и Воробьев только кивали головами. Князь Пожарский получал – и от кого! – уроки жизни.

– В Москве все проще. Бывают гости знатные, прием у князя. Иногда после этого идут в мыльню. Иногда – сразу за стол. Там и договариваются. А тут, смотри, должен подъехать в карете, с охраной. Проживать во дворце. Тьфу! Но… надобно, казаки. Для дела надобно! Те понятливо кивают. Пожарский повернулся к Давыдову и Воробьеву, стоявшим рядом: – За дело, братцы. Давай, – взглянул он на Януса, – веди!

Да, не зря казаки обращались перед отплытием к своей спасительнице за помощью. Помогает им Пресвятая Богородица, послав в помощь такого проходимца, как Янус. Он быстро организовал две колымаги, которые подбросили Пожарского и его команду до берега, как в старину кликали Босфора Фракийского, а ныне – Золотого Рога, на другом берегу которого был Царьград по-русски, Константинополь – по-европейски.