А ещё – свекровь… Благообразная латышка, тоже светловолосая, как арийка. Улыбаясь, она показывала едва ли не все свои ровные белые зубы. Видимо, улыбку Глеб частично унаследовал от неё. И эта благообразность поначалу просто сбивала с толку, а затем начала раздражать. Марина думала, что свекровь следит за ней двадцать четыре часа в сутки, оценивает каждое её движение, каждый поступок, а улыбается всё презрительнее и не очень-то пытается это скрыть. Лыбится и смотрит в окно, запахивает плащ, раскрывает зонт…

Северная Москва всегда казалась дождливой, может быть, потому, что именно такой Марина увидела её в самый первый раз. Она прилетела в Шереметьево – уже через несколько лет после Воссоединения, – в этот некогда главный аэропорт гитлеровской Москвы. В отличие от южномосковских Внукова и Домодедова, сюда не ходили электрички, поэтому добираться пришлось по серому загородному шоссе с мокрыми обочинами, вдоль которых плохонькие деревянные домишки чередовались с двадцатиэтажными «мастодонтами». Дождь лил почти все дни, несмотря на то, что было лето. По Красной площади – бывшей Фюрерплац11 – разгуливали толпы туристов под зонтами. Спустившись вниз, к реке, Марина уткнулась в кусок колючей проволоки, оставленной вдоль набережной. «Московская стена», – прочитала она, задевая своим зонтом сразу несколько чужих, – «1961 – 1989». А потом поднялась на мост и зашагала на юг, на тот берег, который знала довольно хорошо, потому что несколько раз приезжала туда в детстве. Дождь не прекращался, и тут у неё как назло сломался зонт. Вымокшая, она стояла на мосту и ёжилась.

«Лета у нас в этом году нет», – услышала она с собой рядом женский голос.

Невысокая полненькая северянка в очках под капюшоном.

«У вас, на Востоке, теплее. До вас не доходят западные ветра. А к нам они несут дожди. Через Петер. И всё перемешивается: холод на западе с жарой на востоке. Это называется „западный перенос“…»

Марина замешкалась, размышляя, что бы ответить, но северянка уже сорвалась с места и засеменила вперёд, к своему берегу, и её серый плащ почти слился с дождём. Марина решила, что стоит попробовать здесь пожить – хоть на том берегу, хоть на этом.

Лет через десять после того дождливого дня они с Глебом и годовалой Сашкой переехали в Ясенево. В дом, стоящий почти на том месте, где когда-то проходила граница Третьего Рейха и крохотного анклава побеждённой России. Баскетбольное кольцо во дворе, новая машина…

Марина чувствует резкий толчок, и на табло загорается значок «ошибка двигателя».

– Ох, ё… – она не слишком-то боялась материться в присутствии детей. Машина дёрнулась, и внутри что-то застучало и затарахтело.

Ещё несколько толчков – и они на обочине. Фары мигают, будто гирлянды на новогодней ёлке. Глеб сидит рядом бледный, как кусок ватмана. Зачем-то вцепился в ремень. Если он в чём-то и любит скорость, то только не в езде. Когда он садится за руль, Марина чувствует себя инструктором, которая следит за очень усердным и ответственным учеником, но потом откидывается назад и засыпает.

– Приехали, – кряхтит Глеб, вылезая наружу.

Только девятый час утра, а от асфальта поднимается духота, и солнце вовсю шарашит сквозь тонкие листья берёз, торчащих у обочины. Марина хлопает дверцей, выплёвывает жвачку и поднимает капот.

– Уровень масла вроде нормальный.

Глеб усмехается и закуривает. Привычка, которая всегда нравилась Марине, теперь вдруг кажется отвратительной.

– Ты ещё дворники проверь. Наверняка главная проблема в них…

– Может, ты не будешь курить при поднятом капоте?!

– И ты сразу поймёшь, в чём дело?