Правительство Литвы проявило заинтересованность в том, чтобы расширить участие СССР в урегулировании мемельского спора и непосредственно вовлечь его в литовско-немецкую дискуссию о составе Директории. 11 ноября 1930 г. при свидании с исполнявшим обязанности наркома Крестинским посланник Литвы Ю. Балтрушайтис передал ему просьбу о советском посредничестве. Посланник просил Литвинова, который в конце ноября, по возвращении из Женевы, намеревался сделать остановку в Берлине, детально обсудить создавшееся положение с министром иностранных дел Германии Ю. Курциусом и статс-секретарем МИД Б. Бюловым. Завершая свое обращение, Балтрушайтис вернулся к старому вопросу о кратком посещении наркомом по иностранным делам столицы Литвы. «Сейчас, после женевского поражения Литвы по мемельскому вопросу, в широких кругах литовского населения, не только у оппозиции, но и у сторонников правительства, появилось некоторое разочарование в Германии, зато усилились симпатии к СССР, который все время бескорыстно поддерживал Литву, – заявил посланник. – Такое отношение масс литовского населения к СССР обеспечивает М[аксиму] М[аксимовичу] дружественный прием». Визит Литвинова в Каунас вслед за ходатайствами в МИД Германии по литовским делам сулил существенно укрепить как международные позиции Литвы, так и привести к частичному реваншу за «женевское поражение». Балтрушайтис также выразил уверенность в том, что беседы Литвинова с Зауниусом в Каунасе послужат «исходным моментом для полного восстановления прежних дружественных отношений и для дальнейшего их развития». В случае положительного ответа на этот зондаж, литовский посланник был готов передать официальное приглашение посетить Каунас[641].

Мнение Литвинова, запрошенного НКИД по поводу обращения литовского правительства, установить не удалось. Крестинский, ориентированный на восстановление и укрепление советско-немецко-литовского согласия, считал достижение прочной разрядки в советско-польских отношениях химерой и потому склонялся к позитивному ответу на приглашение Литвы[642]. Направление мыслей Сталина в ноябре 1930 г. было противоположным, он стремился изыскать пути для того, чтобы компенсировать эскалацию напряженности в отношениях СССР с Францией осенью 1930 г. 19 ноября полпред в Анкаре Я.З. Суриц сообщил в Москву о беседах с польским коллегой, который предложил сообща возбудить вопрос о заключении между СССР и Польшей пакта о нейтралитете. Несмотря на то, что возможность такого пакта никогда в Москве не обсуждалась, Сталин немедленно и лично телеграфировал Сурицу: «Предложение польского посла заслуживает внимания. Продолжайте с ним беседу и заявите, что Вы могли бы взять на себя постановку вопроса перед Советским правительством о двустороннем пакте нейтралитета, если…польское правительство действительно готово пойти на такой шаг»[643]. По всей вероятности, опасения, что визит главы советской дипломатии в Каунас сорвет возможность политической нормализации в советско-польских отношениях и подтолкнет Варшаву к открытой солидаризации с Парижем, взяли верх при обсуждении поставленного Крестинский вопроса и обусловили вывод о нецелесообразности «проезда» наркома через Литву.

20 ноября 1930 г.

Решение Политбюро

20/33. – О т. Фехнере (т.т. Крестинский, Менжинский).

Разрешить т. Фехнеру выезд в Ковно.

Протокол № 16 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.11.1930. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 805. Л. 9.

К тому времени, когда этот вопрос был поставлен перед Политбюро, решение о переводе полпреда Петровского и назначении полномочным представителем СССР в Каунасе М.А. Карского уже было принято