Василий так ничего и не спрашивал у Петра Матвеича и вообще не заговаривал с ним о новом его адресе. Перекусывали они обычно вдвоем на задворках гаража и молчали, без слов понимая друг друга.

После работы он взял ведро, пошел в свой карьер копать глину. Нашел песку и долго возился во дворе, замешивая раствор.

– Ну, грязи-то приволок! – проворчала Надежда.

Он не ответил, но глянул на нее сурово и укоризненно. Надежда поджала губы. Петр Матвеич вбил в дыры кирпича, всю печь тщательно обмазал.

– Завтра побели! – сказал ей внушительно.

На ужин она подала ему картошки в мундирах. Ели с первыми огурчиками. Он хвалил изо всех сил.

– Домашнее-то и хлеб с солью вкуснее, – говорил он ей, а она, раскрасневшаяся, как-то странно и задумчиво взглянула на него.

На другой и на третий день печь так и стояла черной. Вздохнув, Петр Матвеич пошел рыться в басмановских сараях. Известку он нашел в бумажном мешке. Старик Басманов знал и умел многое и был запаслив. Известка не пошла в распыл и разварилась бело и круто. Приготовил из нее «сметану» раствора, внес ведро в дом. Надежда капризно сморщилась.

– Эх, Надежда, Надежда, – приговаривал Петр Матвеич, – печка в доме, как сердце. Главное. Сколь она работать будет, столь и жизни в доме… По печи хозяйку узнают. Как печь обухожена, такая и хозяйка. А что это без печи жить?! Али с такой ободранной печью? Как, понимаешь, голый зад… Хозяйка, едрена вошь…

– Ну, ладно, учить-то.

– Поучиться не грех. Смотри, я вот обмазал ее известочкой. Подсохнет, сама уж побели. А то тебя бабы просмеют, если мне придется белить.

– Чихала я на баб ваших.

– Почихаешь да надоест. Доброе-то имя оно дорого стоит.

– Прям для баб наших подорожает…

Однако на другой день Надежда побелила печь, и та засияла, что невеста на свадьбе.

– Ну вот, – примирительно сказал он. – Самой приятно. – Учись, а то мужик-то, он, знаешь, он домовитых любит. Замуж-то все одно пойдешь.

– А я замужем, – рубанула она.

– Дура-то… – усмехнулся Петр Матвеич. – Кто же так замуж ходит!

Надежда затопила печь и сварила летнего молодого борща. Петр Матвеич впервые за лето от души поел. Аж вспотел от удовольствия. Доедая хлеб, Петр Матвеич думал, что таких, как Надежда, он много видел. Раньше их меньше было, а сейчас они, как после заморозков, эти бабенки, неплодные, по-бабьи неразвитые. Что-то из души их не светит, не тянет, не греет мужика. Они же чем старше, тем озлобленнее. Сверкают, как льдинки. До первого сугрева…

– Прям вы у баб только на печь и глядите, – ядовито вспомнила их разговор Надежда.

– Сразу-то оно, может, и не на печь. А после того мужик – он все заметит, – вздохнул Петр Матвеич.

Вечером пришел Витек и сразу увидел печь.

– Ну ты даешь, Надька. Я и не думал, что ты умеешь.

Надежда дернулась, отчего-то обиделась и спряталась в своей боковушке.

– Слышь, Матвеич, – тихо сказал Витек, – Борю Ельцина я нашел… Вернее, Райка привела…

– Ну, брат, ну, я поздравляю.

– И Райка ко мне пришла…

– Так вы что, сошлись с Зинкой? – крикнула Надежда.

– Ага, сошлись!

– Во дурак. Так для тебя козел главнее, – рассердилась сестра, – что ты о нем в первую голову сообщаешь.

– И козел тоже, – ответил брат и пошел к двери.

– Ждите в гости. Скоро придем! – крикнула ему уже через окно Надежда.

«Ну нет, – подумал Петр Матвеич, – меня там только не хватает. Хватит, и так загостился…»

Однако уже вершился июль, знойный и белый, а ничего не менялось в их жизни. В селе вовсю шли сенокосы. Траву косили везде, где она поднялась. Сено сохло на пряслах и крышах, и в огородах и везде, где не гуляло красно солнышко. Дождей, слава богу, выпало в этот сенокос немного, но грозы пугали сельчан. Петр Матвеич все мотался между гаражом и Надеждиным двором в привычном уже полусне, все больше теряя надежду на то, что этот сон когда-нибудь развеется. Он все же снес старые полусгнившие сараи и стайки во дворе у Надежды и вскопал под ними землю.