Вечерами мы смотрели фильмы. За время поездки я успел посмотреть «Веселых ребят», «Мы из Кронштадта», «Дети капитана Гранта», «Путевка в жизнь» «Семеро смелых», и еще пару фильмов я не запомнил. Первым же фильмом, который я посмотрел на поезде, оказался … знаменитый «Чапаев». Перед фильмами, обычно, демонстрировали документальные короткометражки об успехах в социалистическом строительстве. Между прочим, показали фильм о строительстве Комсомольска-на-Амуре. А днем читали и обсуждали фильмы. Так, после просмотра «Путевки в жизнь», я обнаружил в поездной библиотеке издание «Республики ШКИД» 27-го года. Пригожин ее не читал, а вот для меня это была одна из любимых с детства книг. Я проводил параллели и указывал на различия беспризорников и педагогов в фильме и в книге, зачитывал целые эпизоды. Ну а Жюль Верн оказался любим нами обоими, и мы два дня потратили на обсуждение творчества писателя.

3

На станции Слюдянка Сергеич выскакивал на перрон один и вернулся с таинственным видом. Достав из-под полушубка газетный сверток, он выложил на стол трех восхитительных омулей горячего копчения. И судя по горящим азартом глазам соседа, он был из тех, для кого рыба без пива – деньги на ветер. Оказалось, что в ресторане курьерского были не только крепкие напитки и хорошая «винная карта», но и … настоящее баварское пиво. Откуда оно в поезде, идущем с другого конца света, приходилось только лишь догадываться. Так что вместо обеда за закрытыми дверями купе мы устроили дегустацию и пива и рыбки. И обе составляющие нашли бесподобными настолько, что Виктор Сергеевич, кажется, немного перебрал.

– Хороший вы человек, Лева, – заявил Пригожин, осторожно уместив очередную опустошенную кружку на столик. Как бы я был с ним более-менее согласен, так что скромно промолчал, ожидая, что будет дальше.

– Сейчас много хороших людей, – продолжал философствовать Сергеич. – Как буржуев и их прихлебателей выперли, так, почитай, одни хорошие люди и остались в России.

– Но не все, не все. И вы, Лева поаккуратнее с рассказами о том, что встречались с иностранцами.

– А что такого? – удивился я, вспоминая, когда мог сказать, что имел дело с иностранцами. А, когда про одежду врал… точно.

– А вот дойдут эти слова до чекистов и могут у вас, Лева, быть ба-а-а-льшущие неприятности.

– Вот вы верно подметили, что не руководитель я, а, знаете… Знаете, почему я сейчас в этом купе еду, а не в жестком? А потому что все наше руководство в этом году РАССТРЕЛЯЛИ.

– А за что, спросите? – я кивнул, хотя уже понимал, о чем речь. – А за то, что с японцами якшались, когда сухогруз ихний срочно ремонтировали, который у нас в заливе Петра Великого брюхо на камнях распорол. Все замазались: и техники, и бухгалтерия. Тем более что японцы за быструю и хорошую работу пригласили все руководство завода на банкет на корабле. Нам-то всем только сакэ перепало, от щедрот, так что к нам какие претензии. А вот все руководители – оказались японскими шпионами…

– Ну, а может, и правда – завербовали, – осторожно предположил я.

– Да нет же…нет – пьяно спорил Пригожин. – Я ведь многих из них хорошо знал, ведь они меня и учиться отправляли и потом вели за руку от слесаря до мастера. Кристальной честности люди, все члены партии, некоторые даже до революции.

Оказывается, Виктор Сергеевич от родных репрессированных знал, что их били, а по слухам, что и пытали. Так что все считали эти признания самооговором. Но тройка, созданная в этом году, штамповала расстрельные приговоры на основании «царицы доказательств».

– В домах руководящего состава половина квартир пустует, а в остальных – новые жильцы, навроде меня. На заводе производительность упала, брак пошел, потому что не готовы еще мы на руководящую работу, не все что нужно знаем и умеем.