Только я подумала об этом, как дверь перед нами распахнулась и из нее выпал, в прямом смысле этого слова, худущий мужик.

Видел бы папочка, в какие места я хожу! А впрочем, какая ему разница? Он, наверное, даже и не задумывается о том, где я теперь живу. Может быть, замерзла ночью под мостом, или подралась с нищенками за кусок плесневелого хлеба и теперь лежу избитая в сточной канаве. Ему все равно. Будь ему меня жаль, он бы не позволил даже за ворота выйти без пальто. Но я ушла, и он меня не окликнул.

Мой отец не был таким никогда. Он меня любил, заботился обо мне и маме. Вечера мы проводили втроем в гостиной, а когда мама заболела, то в ее спальне. Мы с папой по очереди читали ей ее любимые книги, а когда она засыпала, то уходили на кухню, где по полночи пили чай с печеньем.

Мой отец никогда раньше не был жестоким.

В заведении помимо клубов вонючего дыма в воздухе витал кислый запах содержимого желудков гостей. Из угла доносился пьяный храп, за столом у окна тощая женщина противным голосом пела “Странники на болоте”, а едва державшийся на ногах музыкант пытался играть на лютне.

Я жалась к Ригану, наплевав на приличия. Сальные взгляды мужиков, топящих свои печали в глиняных кружках с мутным пойлом, пугали больше, нежели то, что обо мне подумает мой ненастоящий муж. Решит, что я развязная – так и быть, но, чувствуя тепло его тела, мне было куда спокойнее.

За стойкой нас встретил хозяин богадельни – пусть это была и не она, но назвать едальню по-другому у меня язык не поворачивался.

– Доброго дня, – кивнул Риган мужику, чье лицо трудно было разглядеть под капюшоном шерстяной накидки. – Мы ищем лошадь или того, кто смог бы отвезти нас в Лондон.

– В Лондон? – голос его был хриплым, прокуренным. – Почтовая карета отправилась сегодня утром. Следующая поедет через неделю.

– Может быть, вы скажете, где найти кого-то еще, кто мог бы поехать, ну, скажем… сегодня?

– Эллиот. Он часто мотается в Лондон к дочери, и как раз сегодня собирался к ней.

– Отлично! – Риган повеселел. – Где нам его найти?

– Да черт его знает, – хмыкнул мужик. – Ко мне он уже давно не заходил.

Разочарованные, мы покинули едальню. На нашу “обувь” внимания никто не обращал, и я стала чувствовать себя увереннее. В конце концов, я хотя бы выгляжу прилично, не так, как многие. Бедняков полно, нищих и бездомных еще больше. Уж им точно не до того, чтобы обсуждать, кто и как одет.

– Эллиот, значит, – хмурился Риган. – Поспрашиваем у людей, может, кто его и знает.

Этим мы и занялись. Обошли всю улицу, приставая к прохожим. Многие будто не слышали нашего вопроса, клянчили деньги и еду. Мне было жаль их, безусловно, потому, что прямо сейчас я их отлично понимала – мой желудок сворачивался в узел от голода, а горло пересохло от жажды. Но надеяться на то, что мы найдем хоть какую-то еду, не приходилось. Разве что поймать крысу, да и тех уже давно съели. Я слышала, что крыс едят, но сама никогда не пробовала. Правда, думаю, у меня не хватило бы силы духа положить в рот жареную тушку грызуна.

К горлу подступила тошнота, при мысли о крысином мясе на обед.

– Эллиот? – переспросил упитанный мужичок в вполне добротном костюме. – Вон там он живет. Дом с заколоченным окном видите? Идите туда.

Я нашла взглядом дом, о котором говорил незнакомец. С целой крышей, не гнилым крыльцом. А этот Эллиот зажиточный, похоже.

Эллиот оказался дома. Нашей с Риганом радости не было предела, когда он сказал, что в дорогу выдвинется с приходом темноты. Мол, сейчас у него еще дела, но в ночь точно поедет.

Риган потряс руку дрожащему от старости мужчине. Эллиот был худеньким, низкого роста, с копной седых волос на голове. Зря я назвала его зажиточным – прохудившиеся штаны мужичка штопать уже не было смысла, они состояли сплошь из разноцветных заплаток. Но у него была лошадь и даже телега. А что еще нужно для счастья?