С тех пор я привык ориентироваться больше на слух и, пожалуй, даже на запах, чем на зрение.

Рассказывать об этом кому-либо стеснялся.

Вроде как, инвалид неполноценный.

– Ну, видишь? Видишь? – шептал Саныч.

А у меня перед глазами только ряды парт да два разноцветных пятна. Наверное, те самые преподаватель и студентка.

– Ага, – шептал я в ответ. – Совсем обнаглели.

Мне уже казалось, что различимы и очки, и коса, когда Саныч их пуганул. Прямо со скамьи, дотянувшись до рубильника, выключил свет во всем корпусе. Проводка почему-то расположена таким странным образом, что электричество именно в этом месте отключается во всем комплексе зданий. Возможно, какая-то военная хитрость, о сути которой все давно уже забыли. Чтоб, уж точно, никто не догадался.

– Что это? – услышал я испуганный голос девушки.

Голос был высокий, но в то же время чуть с хрипотцой. Сексуальный, как на мой вкус.

– Вот черт! – это уже лектор.

Какой-то легкий звон, наверное, что-то с очками. Мы замерли. Шепот. Не разобрать. Шуршание – лектор одевается, и вот они уже хлопают дверью и пулей несутся к лестнице. Он, кажется, держит ее за руку. Мы сливаемся со стеной, и, когда они пробегают мимо, я чувствую, как за ними остается шлейф каких-то сладких-сладких, почти приторных женских духов. От таких кружится голова. И от духов. И от женщин. Как только они скрываются, Саныч заходится в истерическом хохоте.

Я иногда его не понимаю.

Саныч, вроде, пользуется успехом у женщин, но как-то не особо их жалует. Возвращаясь под утро от очередной пассии, он всегда хмур, от расспросов отмахивается и брезгливо морщит чуть опухшее то ли от вчерашнего алкоголя, то ли от бессонной ночи лицо. Зато за пивом Саныч о своих любовных приключениях заливался, как соловей, всегда педантично упоминал, на какой день «пала крепость», и выходило, что, пожалуй, во всем городе больше не осталось не оплодотворенных им женских особей. Слон в приливе откровенности во время очередной «интеллектуальной беседы» туманно намекал на какую-то несчастную юношескую любовь, от которой хрупкая душа Саныча была искалечена, но подробнее интересоваться я не стал.

Кстати, кто не знает, во всех фильмах с Джеки Чаном нет ни единой сексуальной сцены.

До следующей «эрогенной зоны» ровно 30 шагов. Мимо №201.

№200 – профком. Тот самый, где у Саныча, по его словам, есть связи. Правильнее назвать это даже «студенческий профком», потому что занимается он только студенческим трудоустройством. Надо сказать, когда мы с Санычем приходили трудоустраиваться, никто не выказал к нему особого дружеского расположения.

– А-а, это вы, – лениво протянул рыжий носатый тип в очках. – По поводу охраны? Это вам сразу в службу безопасности надо. Ли-и-ин! В каком у нас кабинете безопасность?

Рыженькая девушка, похожая на лисичку, покопалась в бумажках и пожала плечами.

– Найди, а, – очкарик, видимо, был тут главным.

– Профсоюз рыжих какой-то, – прошептал я.

– Тс-с, – зашипел на меня Саныч. – Это Лева Шницель. Председатель профкома. Очень важная персона.

Носатый Шницель, кажется, сразу же забыл о нашем существовании. Раскачиваясь на стуле, он принялся по телефону обсуждать с каким-то Иваном Петровичем количество мест в каком-то там лагере. Ходили слухи, что в профкоме стоит сейф, в котором хранятся деньги на оплату общественно полезного труда, типа такого, как у нас, и студенческие путевки, которые распределяют среди самых активных. Сейф, действительно, стоял огромный, в половину человечского роста, коричневый, с массивным кольцом вместо замка. Я как раз занимался тем, что разглядывал сейф повнимательнее, поочередно прикрывая то один, то другой глаз, хотя при всем желании увидеть цифры в кольце никак бы не смог, когда рыженькая девушка, отыскав что-то в своих неиссякаемых бумажках, назвала нам номер кабинета службы безопасности.