Николь всегда привлекала природа, особенно пустыня. Еще в Лондоне, лет шесть назад, у нее были фантазии уехать в Аризону, и вот она по дороге к самому близкому ей человеку, которого ни разу не видела, но ради которого оставила все и прилетела.

Роджер открыл ей дверь, но от сильного, почти нервного волнения они запутались на пороге, и, увидев в дальней комнате Джона, Николь вырвалась к нему.

Джон сильно постарел, болезнь отняла у него силы. Он сидел в кресле, она подошла и обняла его. Они не виделись восемь лет, с тех пор как он потерял жену. Джону повезло, он встретил Роджера, который за небольшую плату готовил и помогал по хозяйству, а теперь переехал ухаживать за больным. Это была странная дружба, больше похожая на монахов-отшельников. Роджер поставил стул для Николь и сел напротив, рядом с Джоном. Оба внимательно и молча смотрели на нее. Она закрыла глаза. Ее нарушенный от дальнего перелета биоритм давал о себе знать. Николь хотелось заснуть или умереть, но день только начался.

Они говорили мало, ели молча, потом медитировали. Она провела в их доме пять бессмысленных мучительных часов и, наконец, решилась уйти. Роджер, проводив Николь до двери, обнял ее на прощание, и вдруг она ощутила в его объятии свободу, давным-давно утраченную у закрытой родительской двери, охваченной пламенем чужой запретной страсти.

Накануне Нового года Татьяна Петровна неожиданно осталась одна. Это произошло случайно и впервые. Сколько себя помнит, она всегда готовилась к нему заранее, с суеверной одержимостью, стараясь соблюдать магическую символику наступающего года. Как правило, вариантов всегда было два: либо дома с любимым, либо шумное веселье в гостях. Но это в ранней молодости, а позже, уже с детьми, выбор был не очень-то велик: либо дома выпить шампанского, либо дома, но не пить, а лечь спать, потому что рано утром подымут дети и будет болеть голова. Потом дети выросли и стали встречать свой Новый год, и у Татьяны Петровны остался выбор: либо дома скучать вдвоем, либо уйти, и она ушла.

***

Улица закруглялась и была похожа на венецианский канал, вдоль которого тянулись платаны и вытягивались до самых крыш. Осенью у них спиливали молодые побеги, и они стояли, сжав кулачки всю зиму, до самой весны.

***

Татьяна Петровна перебрала в уме всех знакомых и даже рассмотрела возможность побега в другой город и даже в другую страну, но постепенно паника сменилась желанием пустить все на самотек. Ей захотелось посмотреть старый сентиментальный фильм, в котором шел снег, и, открыв компьютер, Татьяна Петровна быстро нашла его в Youtube. Зашипела старая пленка, зазвучала знакомая мелодия, поехала камера, и он пошел, белый, пушистый, на фоне запрошенных крыш, и напомнил ей одну московскую зиму. Ей был двадцать один год, а его звали Феофан, и он снимал крохотную комнату у одинокой старушки. Таня пробиралась в темноте сквозь белоснежные сугробы в тесную, теплую, душную берлогу. Ее пальцы тонули в его каштановых волосах, а она сама – в омуте собственных спутанных чувств.

В ее мозгу вспыхнуло желание найти Феофана. Татьяна Петровна вспомнила его фамилию и, поставив на паузу фильм, открыла новое окно и вышла в ФБ. Открыв функцию «поиск друзей», она впечатала его имя и фамилию, нажала «ввод», и вдруг на экране выскочила фотография бородатого седого человека в нахлобученной шляпе. Шок привел ее в чувства, и до сознания дошло, что с тех пор прошло тридцать лет, и уже нет того парня, да и ее, той Тани, уже тоже нет. Осознав эту мысль, Татьяна Петровна спокойно начала разглядывать фотографию. Сомнений не было, это был он. Бесконтрольно в ее воображении восстанавливались еще не стертые из памяти далекие эпизоды их трехмесячной любви. Фигура Феофана, сидящего на полу, обхватившего руками колени. Дуга спины, разлет ключиц, на шее, как на пьедестале, юный лик отражает мерцание единственной в комнате свечи. Его голосом начитанные строки Пастернака приводили Таню в любовный транс. А Феофан продолжал из Блока, что-то опять про снег.