– Он жив. – С этими словами отец перенес тело в избу. Смазал рану медвежьим жиром и перевязал чистой тряпицей, заранее приготовленной, на всякий случай для охоты, там всякое может случиться.

Воин бредил три ночи. Он кричал среди моего глубокого сна и часто будил нас. Он звал кого то в своих бредовых галлюцинациях, приказывал и кричал. На четвертую ночь затих. Я думал, что он преставился, но дыхание у него выровнялось, стало спокойным. Днем он открыл глаза, огляделся по сторонам и спросил меня слабым голосом:

– Где это я?

– Ты находишься у кузницы Гаврилы Умельца, я его сын. Николкой меня зовут. Наш хутор сожгли татары, всех убили. Мы с отцом из всего хутора только и остались.

– Где отец?

– Он ушел на охоту, а мне велел быть подле тебя.

– Где мой меч, лук, кольчуга? – простонал он, пытаясь встать. – Подай мне их, я хочу…, – он не договорил, и повалился на шкуры, страшно бледнея на глазах. Я, было, подумал, что он умер. Но его прерывистое дыхание, говорило мне обратное. Я принес ключевой воды в кувшине из родника, что неподалеку. Попытался напоить раненного. Воин жадно пил, затем снова впал в беспамятство. Так и лежал, не приходя в сознание,

Отец пришел под вечер. Он появился в хижине с теленком оленя на плечах и с грохотом сбросил тушку на земляной пол.

– Давай, Николка, разжигай печку, будем жарить мясо. А я пока разделаю теленка. Печенку вот надо раненному дружиннику, печенка хорошо укрепляет силы. – Отец еще что-то говорил, но я был уже на дворе и вернулся в хижину с охапкой сосновых дров. А отец разделывал тушку и снимал шкурку острым ножом. Кивнув в сторону больного, спросил:

– Что с ним? – я рассказал все.

– Завтра попробую поговорить. – Ответил отец.

Назавтра воин опять открыл глаза. Взгляд его затуманенных глаз остановился на отце.

– Ты, кто? – спросил он.

– Я, Гаврила, кузнец.

– Ну, Гаврила, а я было подумал, что ты медведь, весь косматый, заросший, одни глаза торчат. – Отец выдержал паузу, долго молчал. Раненный пытался опереться на локоть, что бы лучше видеть нас, но не смог, и повалился на шкуры, но сознание не терял. Отец внимательно рассматривал его, затем спросил: – Ну, да ладно. Давай рассказывай, кто ты, откуда и зачем по лесам таскаешься в такое неспокойное время?

– Я князь Онежский, ездил с дружиною в град Киев к Святославу. Со мной была дружина двадцать человек. Но татары уже вступили в град, а мы замечены были и разбиты. Как видишь, уцелеть удалось только мне. С позором возвращаться назад не буду, пока не отомщу за злодеяния басурманам клятым. – Сказал и опять впал в беспамятство. Это было его последнее беспамятство. Больше этого с ним не случалось.

Князь быстро поправлялся. Рана его затянулась, но он все еще был слаб. Мы сдружились с ним, часто ходили на охоту. Собирали дикий мед, малину. Однажды мы нарвались на каких-то людей, стоявших в лесу. Одеты они были в лохмотья, кто в шкуры. У каждой лошади, татарские луки, самодельные мечи. Слышалась славянская речь.

Князь не удержался и выскочил на поляну, прямо на виду у людей. В мгновение ока на него были направлены все шесть заряженных луков.

– Я князь Онежский! Призываю вас мстители мстить басурманам за землю, нашу обездоленную! – лесные люди окружили князя. На лошади к ним подъехал здоровый, как медведь, мужик в медвежьей шкуре и в сапогах. Его окладистая, черная как смоль борода и длинные волосы придавали ему свирепый вид.

– Князь! – обратился свирепый, не слезая с лошади, – Ты зовешь нас мстить басурманам, так мы и так знаем, и мстим. А когда нет басурманов поблизости, так берем провиант у богатых, таких вот как ты. А токмо они не согласные, так и решаем их сразу без разбору, кто басурман, а кто и нет.