– Привет, – сказал я. – Ты одна сидишь?

– Привет. Нет, я – с Леной… – Она обернулась и посмотрела на одну из парт среднего ряда.

– Точно? – расстроился я.

Замес заключался в том, что я понятия не имел, где сижу сам. В разные периоды жизни я сидел то один, то с кем-то, чаще всего – с Гошей. То учителям было плевать, и все рассаживались, как им было угодно, то вдруг начинали играть учениками в тетрис и постоянно всё перетасовывали по своему усмотрению.

– Я могу пересесть, – улыбнулась Катя.

– Слушай, отличная идея. Давай ты пересядешь – а я сейчас. Договорились?

Оставив удивлённую Катю, я подошёл к учительскому столу и уселся за него. К этому моменту в классе собрались уже почти все мои одноклассники, и они безмолвно смотрели, как я достаю из сумки блокнот, открываю лежащий на столе классный журнал и начинаю что-то переписывать оттуда.

– О, ты чё делаешь? – раздался голос сбоку.

Я медленно поднял взгляд и увидел Гошу, который только пришёл.

– Фамилии переписываю. И имена, – объяснил я.

– Зачем?!

– Чтобы убивать, Гоша. Чтобы убивать. Не задавай глупых вопросов. Иди садись, а то я тебе двойку нарисую.

– А почему на моём месте сидит Светлакова?

– Потому что нам с тобой нужно посидеть отдельно и проверить свои чувства. Ферштейн? Всё, вали, потом поговорим.

Насколько скучно учиться в университете, я помнил прекрасно. Но я умудрился напрочь забыть, КАК скучно учиться в школе! В универе можно было, на крайняк, поспать, или почитать чего-нибудь, разложив на коленях. Здесь же было такое чувство, как будто сидишь посреди поля боя в окопе. Над головой то и дело бомбы свищут, пули жужжат. И надо не только грамотно прятаться, но ещё и в тему отстреливаться, чтобы враг не увидел в тебе лоха, который не умеет воевать.

И всё это время не покидала одна простая мысль: господи, ну на хера мне это счастье, а?! Даже присутствие рядом Кати не сильно доставляло. Толку-то, когда такое творится!

Я заглянул к ней в тетрадку, игнорируя Екатерину Михайловну, которая, плюясь гадючьим ядом, блажила на очередного обсирающегося у доски недоумка. Катя писала ровным красивым почерком и, насколько я мог судить, писала правильно. В принципе, складывать-умножать дроби – большого ума не надо.

– Ковалёв! – визгнула на меня Михайловна.

– Я! – вскочил я на ноги, вытянувшись по стойке смирно.

Класс тихонько заржал. Коротенько так, чисто чтоб галочку поставить: ржали, мол. Дольше на занятиях у Михайловны ржать было опасно для жизни.

Секунду мне казалось, что Михайловна не выдержит и скажет что-то про головку от известного органа, но она ограничилась тем, что потребовала выйти к доске.

– Ишь ты, сидит! – прокаркала она, пока я шёл к доске, изгвазданной мелом. – У Светлаковой прям спит в тетради!

– А он у неё не только в тетради спит! – сдавленным голосом высказался какой-то отважный самурай, презревший самое смерть.

– У-у-у-ух ты ж, ка-а-ак! – с невольным восторгом протянул я и медленно повернулся на голос. Фигасе: чувство юмора в восьмом классе! Да ещё какое – с подтекстом!

– Игнатьев! – завопила Екатерина Михайловна. – Встать!

Коля Игнатьев – длинный, нескладный парнишка, который, тем не менее, ходил в "авторитетах", нехотя поднялся. Я смерил его взглядом. Здоровенный, зараза. На такого лучше с арматурой выходить. Один на один – без шансов, уроет. Я сегодня в ду́ше хорошо себя рассмотрел и пообщупал. Вы**ываться, прямо скажем, особо нечем.

Однако честь дамы нужно защитить. Вотпрямщас, в срочном порядке, пока Михайловна надувается, готовясь разразиться яростным визгом в сторону Игнатьева. Класс уже не ржал – все просто усохли разом, вцепившись мышцами анусов в стулья, даже не надеясь, что буря пролетит мимо, и малодушно рассчитывая хотя бы жизнь сохранить, а уж руки-ноги – хрен бы с ними. Кате было хуже всех. Она отчаянно покраснела. Н-да, ситуация…