– Гоша, ты? – добавил я тепла в голос. – Извиняй, не признал. Ты так изменился…

С Гошей у меня до последнего были довольно тесные отношения. Не реже раза в месяц мы с ним встречались и выпивали. Зачем выпивали – сами не знали. Ни его, ни меня выпивка не вдохновляла. Но когда двое взрослых мужиков встречаются "просто так, пообщаться", это выглядит как-то нездорово. Вот мы и…

– Чё ты гонишь? – продолжал дуться Гоша. – Чё я изменился?

– А чё ты чёкаешь? – перешёл я в наступление. – Чё, чёкалка отросла, или чё? Дорогой друг чуть не помер, а он – нет чтоб хоть эсэмэску написать, типа, чё как…

– Чё написать? – совершенно офигел несчастный пацан.

– Вот тут ты прав, Гоша. Тут ты совершенно прав. Без мобильной связи мы будем очень серьёзно обламываться. Это ж постоянно придётся встречаться лично, как дикарям, или первобытным людям.

Гоша хлопал глазами. Похоже, я перегрузил его по самые гланды. И решил сбавить обороты, тем более что пар после сцены с Катей вроде как выпустил, отлегло. Рука сама собой потянулась к карману. Так, не тот карман, тут у меня болт. А сигареты – вот они, ага.

Глаза у Гоши округлились.

– У тебя чё, сигареты есть? – сдавленно прошептал он.

– Угу. Хочешь?

– Дурак! Пошли за бункер, увидят ещё…

И мы пошли за бункер. Там я опять залип.

Годы прошли с тех пор, как я покинул родной посёлок. Иногда наезжал, матушку проведать, и потому знал, как тут скоро всё изменится. Вот например эта хреновина. Бункер. Двухэтажная композиция, шедевр совкового концептуализма, сваренный из сурового листового железа, с железной лестницей, по которой нужно подниматься на второй этаж, заходить в тёмное мрачное помещение и вываливать мусорное ведро в вонючую ёмкость, стараясь не потревожить роющихся там бомжей. А потом – где-то раз в неделю – приезжает специальный самосвал. Ради него открывают ворота первого этажа, самосвал заезжает туда жопой, и над ним открываются нижние створки мусорной ёмкости. Весь мусор вываливается в кузов, и его увозят куда-то – может, мусорных гномиков кормить, никогда об этом не задумывался.

– А в будущем его уже нет, – грустно сказал я, глядя на бункер, стоя в сырой жёлтой траве.

В будущем бункер, видимо, сдали на чермет, а вместо него поставили более вменяемый контейнер. Теперь бабулькам не приходилось, трясясь от ужаса, карабкаться по скользким ступенькам. Хотя они, по правде сказать, никогда и не карабкались. Либо просили кого молодого и не дерзкого сбегать, либо тупо оставляли мешок у подножия.

– Кого нет? – спросил Гоша и, не дожидаясь ответа, сказал: – Я этой зимой с перил прыгну, отвечаю!

Я вздрогнул. И что это было? Такой тонкий подъ*б? Я даже заколебался – стоит ли этой змеюке сигарету давать.

А потом вспомнил. Была у нас с Гошей такая веселуха – зимой прыгать с лестницы бункера. Посередине лестница прерывалась небольшой площадочкой – сперва мы с неё прыгали. Потом стали карабкаться повыше. Апофигеем стала верхняя площадка. Прыгая оттуда, по пояс уходишь в сугроб. Веселуха – уссаться можно. А теперь Гоша имел в виду, что он ещё и на перила влезет, плюс метр-метр двадцать, то есть. Отважно, надо признать. Когда стоишь и за перила держишься – есть время подумать, сдать назад, сказавшись больным. А если встал на узенькие перила, то тут уже только два пути: либо слезать, либо падать. Падать, правда, можно вперёд, или назад – затылком об железный порог, или кубарем по ступенькам. Вперёд – лучше, там шансы есть.

– Не, не прыгнешь, – протянул я Гоше сигарету. – Зассышь, точно тебе говорю.

Как сейчас помнил, что – зассыт. И я зассу. И даже Санёк – одноклассник, случайно проходящий мимо и вдохновившийся нашей забавой – тоже зассыт. С перил – это уже очень ссыкотно.