Однако вернемся к нашему Шмидту.

– Diese?, – говорил он и показывал пальцем совсем на другое.

– Нет, вон тот, – покупатель тоже указывал пальцем.

Тогда он подносил свой палец к пальцу покупателя и вел от него по воздуху, но прикасался опять не к тому, чем заинтересовался покупатель, а к рядом стоящему предмету. Две, три попытки – и он все же находил нужную покупателю вещь.

У меня как память до сих пор хранится бинокль, купленный у него.

Магазины, парикмахерские, фотоателье и другие заведения обслуживания были частными, и характерные особенности их – это внимательность и некоторая назойливость персонала. Войти в магазин, чтобы «продать глаза», было почти невозможно, к тебе тут же обращались, за исключением тех случаев, когда продавец был занят другим покупателем. Если заинтересовавшая тебя вещь не подходила по размеру или по другой причине, то до бесконечности были готовы предлагать различные варианты. Тогда это для нас было непривычно, как и то, что забытый в магазине кошелек, спохватившись на следующий день или позже, можно было обнаружить в том же магазине на самом видном месте.

Постригшись в парикмахерской, я вышел на улицу и, проходя мимо витрины, рукой провел по волосам. Не успев пройти и десяти метров, был схвачен за руку. Парикмахер, произнося какие-то слова, снова затащил меня, усадил в кресло, причесал, что-то сказал и показал жестом, чтобы я больше не портил его работу. Далее было еще интереснее. Когда я снова вышел на улицу и прошел уже метров двадцать, передо мной на тротуаре лежал бумажник. Я его поднял, он был туго набит деньгами. Никого поблизости не было. Тут же я положил его на прежнее место и пошел дальше, понимая, что хозяин хватится и вернется за ним.

Десять лет спустя я получил алаверды. Из-за погодных условий вместо Кишинева пришлось приземлиться в Симферополе и провести ночь в кресле аэропорта. Бумажник был в заднем кармане брюк, кресло было «ракушка», т.е. с прорезью в нижней части спинки. Бумажник вывалился на пол. Я спал, когда меня разбудил проходящий мимо пассажир и указал на мою потерю. Но все-таки за свою халатность я должен был как-то расплатиться – пошел в телефонную будку, чтобы позвонить, и оставил там перчатки. Когда вспомнил и вернулся – их там уже не было.

Брать чужое к добру не приводит, а в Германии это считалось самым позорным делом. Хотя для чего-то на всех велосипедах висели замки, чего у нас в Союзе тогда не было. Велосипеды были почти у каждого. У магазинов или других заведений обязательно была стойка для велосипедов, к которой их пристегивали. Если оставишь велосипед не в стойке, а в другом месте, то в большинстве случаев через некоторое время его там не найдешь. Однако адрес, где его искать, был известен – в полиции. Там же все велосипеды, как машины и мотоциклы, регистрировались с присвоением им государственных номеров. Полицейские были в авторитете. Не знаю как насчет уважения, но их слушались.

Велосипед тогда был чуть ли не основным средством передвижения. На большинстве, казалось бы, и так нешироких городских улицах, с обеих сторон дороги были отдельно вымощены более мелким камнем велосипедные дорожки. Будничный вид города представлялся таким: единичное движение автомобилей и велосипедистов, небольшое количество прохожих, среди которых часто выделялись люди, словно сошедшие со страниц сказок Андерсена. Черный костюм, черный цилиндр, небольшая лестница на плече, гиря и шомпол. Костюм обязательно был застегнут на все пуговицы. Дань ли это немецкой традиции, но то, что эта профессия была в то время одной из важнейших и востребованных, – несомненно. Все дома центральной части города были построены много веков назад и имели печное отопление. Печи и камины топили брикетами из бурого угля. Продолговатые с гладкой и блестящей поверхностью они почти не оставляли на руках черных следов. Чтобы их разжечь, достаточно было скомкать газету, подложить под брикеты и поднести спичку.