Мы можем только догадываться, о чем в действительности думал император в отставке, когда написал эти строки, да и вообще точно не известно, когда именно он их написал.

Известно, что традиция любования цветами тоже пришла из Китая, но там смотрели в основном на цветы сливы (мэй). В Японии тоже начали любоваться цветением сливы (умэ), а потом продолжили любованием цветущей сакуры, и это действительно стоит того, чтобы писать о нем на протяжении тысячи лет и не перестать восхищаться. Но об этом поговорим немного позже. А вот «цветы персика», хоть иногда и были заменой для сливы или сакуры, но все-таки в большей степени это не о цветах деревьев, это о «цветах наслаждений», или «цветах любви», смотря кто и что понимает под этими словами. Цветы персика в изобилии присутствуют в поэзии и Ли Бая, и Бо Цзюй-И, не говоря уже о более ранних китайских поэтах. Разумеется, везде есть некоторая аллюзия на женскую красоту. Что интересно, праздник цветения персика до сих пор отмечается в саду Синсэн-эн (написание взято непосредственно с сайта Sinsenen, но об этом чуть позже.

Однако для меня этот стих Хэйдзэя – сродни публичному покаянию, что было интересно прочесть и осмыслить. Однако это только мое прочтение, и есть ли в нем хоть что-то от истинного смысла, вложенного автором, никогда не будет известно, ведь ещё Лев Залманович Эйдлин писал в семидесятых годах прошлого века о том, что переводчик – точно такой же читатель, который переводит один из множества вариантов прочтений и именно этот вариант, выбранный им по каким-то особым и значимым для него причинам, предлагает всем читателям.

Строка о пышных цветах персика, которые вызывают жалость, показалась мне достаточно интересной, чтобы поискать, возможно, присутствующий скрытый смысл. Тем более, что словарь БКРС любезно «подтягивает» этот двойной смысл без особого труда для поисков: одно из значений 桃 (táo) – не только «персик», но и название одного из владений княжества Лу, существовавшего во времена Вёсен и осеней (Чуньцу), располагавшегося на территории нынешней провинции Шаньдун.

В этом месте у меня произошла некоторая рассинхронизация процессов: с одной стороны, понимал, что речь идет об омонимии в китайском языке, и название удела в княжестве Лу записывается другим иероглифом 陶 (táo), с другой стороны, предполагал, что в эпоху Хэйан этой омонимии могло и не быть, сохранившееся до наших дней онное чтение иероглифа «персик» несколько иное – 桃 (to:), однако вообще не понял принципа, по которому в словаре БКРС значение омонимии – название удела Тао – включено в базу данных иероглифа 桃 (táo-персик), а не 陶 (táo-глина), в то время как в значениях, относящихся к «глине», упоминается только Таошань, гора во все той же провинции Шаньдун. Это я к тому, что без исторической поддержки Сыма Цаня разобраться было бы сложнее, и без «ошибки» в словаре не сложилась бы эта цепочка ассоциаций.

Так вот чем интересен этот удел Тао: тем, что в 295 году был пожалован правителем Сян-ваном (Чжао) своему дяде Вэй Жэню вместе с титулом «хоу», возвысив его статус и укрепив поддержку правителя со стороны своих родственников, пока ещё правитель был, так скажем, начинающим политиком. А в 271 году, когда Сян-ван начинает править самостоятельно, без оглядки на старших родственников, Вэй Жань и многочисленные княжичи были попросту отстранены возмужавшим правителем от какого бы то ни было влияния на политику и принимаемые им решения. В результате этого усиливается влияние «пришлого» чиновника Фан Суя, призванного на службу, что называется, не «по рекомендации», а «по результатам открытого собеседования», и не принадлежащего к роду правящей фамилии.